Дмитрий Бинцаровский
Semper Reformanda: метод евангельского реформатского богословия в украинском контексте
3.1. Характерные черты украинской ментальности
Определить особенности украинской культуры очень сложно по нескольким причинам:
1) только последние 16 лет Украина существует как независимое государство в нынешних границах. До этого ее территории входили в состав больших держав, что наложило свой отпечаток на мировоззрение украинцев;
2) украинское общество переживает сложный период трансформации от советского к демократическому, что подразумевает полную ценностную переориентацию. Это предопределяет большие культурные различия между разными поколениями или людьми, придерживающимися разных (часто – полярных) идеологий;
3) большинство граждан не только не знают ответ на вопрос "Что значит быть украинцем?", но и не задумываются над ним. Даже среди культурной и политической элиты поиск национальной идентичности не является первоочередной задачей;
4) у Украины нет "национальной идеи" – того, что бы сплотило народ и воспитало в нем определенные общие черты.
Таким образом, все культурные, этнопсихологические, философские доминанты украинской ментальности во многом условны и могут быть утрачены или изменены в ближайшее время. Тем не менее, некоторые их них более-менее очевидны и устойчивы.
1. Кордоцентризм (от лат. cordis – "сердце"). Для украинцев характерно неприятие сухого рационалистического мышления, неуважение к Закону (в широком смысле) как к чему-то "связывающему" душу, приоритетность сердца (чувств) над разумом в принятии решений: «у сучасному українознавстві теза про кордоцентричний характер української культури і, відповідно, світобачення її видатних представників, стала, по суті, аксіоматичною»[104].
2. Антеизм[105] и особая эстетика. Плодородные земли, благоприятные климатические условия, земледельческая культура, значительное преобладание (вплоть до последних десятилетий) сельского населения сформировали особое отношение украинцев к земле, повлияли на их эстетическое чувство. Синякевич отмечает, что "любов до природи та прекрасного ... генетично притаманна українцям"[106]. Впрочем, индустриализация, урбанизация и технологичность, характерные для современного общества, могут в ближайшее время ослабить эти черты.
3. Зависимость. Постоянное пребывание под властью других народов, а также советское устройство, перекладывающее организацию общественной жизни на государство, воспитало в украинцах чувство зависимости, которое, впрочем, не конфликтует с внутренним стремлением к свободе. Так, неожиданная активность украинцев во время оранжевой революции была следствием как понимания своего достоинства, гражданских прав и обязанностей (аспект свободы), так и непреодолимой тоской по «идеальному правителю» (аспект зависимости). Украинцы чувствуют острую необходимость положиться на кого-то (родственников, «знакомых», организацию, политическую силу, государство) для решения своих проблем.
4. Неполноценность. Это качество лучшим образом отражено в знаменитом обращении русичей к варягам из «Повісті минулих літ»: "Земля наша велика й щедра, а порядку в ній нема. Ідіть-но княжити і володіти нами". Последующие годы порабощения другими народами усилило это чувство «меншовартості»[107]. Украинцы ценят свое лишь после того, как оно получит признание от других.
5. Интровертность. Современные украинские исследователи справедливо отмечают "більшу вираженість, порівняно з ментальністю західноєвропейських народів, інтровертованого заглиблення українців у внутрішній світ особистісних переживань"[108]. Этот глубинно-психический фактор взращивает иллюзионизм, мечтательность и замкнутость.
6. Индивидуализм. Плодородные земли и благоприятный климат позволяли украинцу прокормить себя и свою семью без сотрудничества с другими. Он был лишен той социальной мотивации, которая руководила почти всеми другими народами, обреченными на коллективные действия для поддержания и развития жизнеустройства. Именно этим в первую очередь определяется украинское «моя хата скраю» и соответственно его социальная пассивность.
Все эти черты сильно влияют на духовность. В.Мельник даже утверждает, что "глибинна сутність релігійності українського народу зумовлена передовсім його національним характером, ментальністю"[109] (впрочем, это более сложный, двусторонний процесс: православная культура тоже во многом укрепила некоторые черты украинского менталитета – см. раздел 3.3.).
Согласно теории Хантингтона, территорию Украины рассекает линия цивилизационного разлома[110]: ее западная часть принадлежит западной либерально- демократической цивилизации, остальные части – восточной православной. Условность границ такого деления очевидна уже из того факта, что в современной Украине принадлежность Киева и центральных областей восточной православной цивилизации довольно сомнительна. Кроме того, интеграция в европейское сообщество православных Греции, Румынии, Болгарии (в обозримом будущем – Сербии) говорит о том, что цивилизационные различия не всегда определяют геополитический выбор, а с ним и дальнейший вектор развития.
В этом смысле важно заметить, что на характере украинцев порабощение больше отразилось, чем соседство. Другими словами, на украинцев больше повлиял сам факт того, что они – в политическом или культурном плену у других, чем культура этих других. Замкнутость, индивидуализм, чувство зависимости, «меншовартість», социальная пассивность и отстраненность украинцев не были усвоены ими из менталитета господствующих над ними народов и сформировались бы под властью, скажем, Китая, Египта или Англии точно так же, как сформировались под властью Польши, Литвы или России.
В связи с этим богословская мысль на Украине может развиваться не как синтез Востока и Запада, а по пути, который отвечает исторически сложившейся своеобразной украинской культуре. Проще говоря, кальвинизм, родившийся на Западе и неизбежно унаследовавший западные черты, вступая на украинскую землю, должен не русифицироваться, не «оправославиться», не «овосточниться», а украинизироваться, что, если вышеизложенные предположения верны, далеко не одно и то же!
3.3. Богословский метод Востока и мышление украинца
Как уже отмечалось в разделе 1.1.4, влияние Византии на православное богословие славянских народов было огромным, определяющим. Но это еще не означает, что таковым было и влияние всей византийской культуры, а также влияние самого богословия на культуру (ценности, быт, мораль, поведенческие установки, общественное устройство).
Роль православия в формировании национального характера не только украинцев, но даже русских иногда сильно преувеличивается. Русские философы в своих мессианских теориях отводили «народу-богоносцу» такое место, какое тот не был готов занять. Слишком часто упускается из виду разница между православным богословием и православным народом: народ православен только в церкви, а подавляющую часть своей жизни проводит, естественно, в миру – без церковной «опеки» (подробнее об этом – в разделе 3.6.1).
Самым ярким (и в то же время трагичным) историческим свидетельством в пользу такого утверждения была революция 1917 года. Если бы влияние православия на русский (или украинский) народ было так велико, как это принято считать, движение со столь явной антирелигиозной риторикой не возымело бы такого успеха и не упрочилось на долгие годы. С тех пор мало что изменилось: многие православные украинцы остаются «советскими» людьми, а мышление других страдает крайней противоречивостью. Украинец может повторять перед сном десять заповедей и употреблять Имя Господа всуе на каждом шагу, верить одновременно в Божье провидение и гороскопы, отмечать языческие и христианские праздники, быть православным и не верить в Бога и т.д. Таким образом, культурные доминанты (см. раздел 3.1.), советское прошлое, поп-культура, некоторые «традиционные представления» (зачастую не имеющие ничего общего с религией), либеральные ценности оказывают на украинца большее влияние, чем православие (или католичество – в Галиции). Это означает, что традиционное понимание Реформации как богословского протеста против господствующей религиозной силы (как это было с Западной Реформацией XVI века, бросившей вызов могущественному католичеству, определявшему мировоззрение средневекового европейца) для Украины не актуально, поскольку «место» средневекового католичества в данном случае занимают многие идеологии.
Что касается богословских методологических оснований, то следует обратить внимание на ту легкость, с которой по крайней мере в академических кругах XVI века на Украине были приняты западные модели образования.
Все это не отрицает определенной связи между православным богословским методом и чертами украинской культуры (особенно тех ее сфер, которые напрямую касаются религиозности). Природу этой связи и ее направление (то есть что было первичным – черта богословия или культуры) определить сложно, поэтому я ограничусь лишь общими наблюдениями, не вникая в подробности развития этих общих характеристик.
Как указывалось в разделе 1.2.1., глубинное различие между западным и восточным богословским методом кроется уже в понятии авторитета. Это различие распространяется не только на религиозную мысль, но и на политическую культуру, общественную и семейную жизнь. Для восточного мышления нехарактерно осознание той разницы, которую западные народы выражают словами power и authority.
Прежде и более всего непризнание роли авторитета выражается в презрении к Закону в любом его виде. Для славянской "широкой души" характерно стремление жить не по "черствым законам", «юридическим условностям», а «по-Божьи», но при этом это «по-Божьи» свободно от любых моральных или правовых принципов. Внутреннее неприятие любых внешних норм и ограничений богословски оправдывается противостоянием «западному юридизму» или «законничеству». Но если в Писании противоположность законничеству – это исполнение Закона Божьего сердцем, то у славян – это его игнорирование. Бердяев заметил, что «русский человек либо свинья, либо уж сразу святой, а быть простым законопослушным гражданином ему скучно»[111].
Политическая элита страны понимает власть как совокупность полномочий, а не как ответственность и авторитет. Политическая жизнь Украины проходит в беспощадной и бесконечной борьбе за полномочия. В этом же ряду проблем стоит слабость судебной системы. Уважение к суду может сформироваться только у народов, которые уважают авторитет вообще и авторитет Закона в частности. На популярном уровне понятие «авторитета» связано даже с криминальным миром. В любом случае оно не имеет ничего общего с уважением, верностью, нравственным примером, внутренней дисциплиной.
Если же говорить об авторитете самой церкви, то невозможно не заметить, что православная церковь безрассудно расточает его на подыгрывание власти (раньше – на освящение империи), защиту литургических тонкостей и обрядовой казуистики, мелочные предписания, якобы имеющие «спасительный» характер, при этом и не пытаясь внушить прихожанам уважение к Богу и Его Слову, Закону, воспитать в нем христианские добродетели. Эта особенность украинской ментальности находит свое выражение и в протестантских церквах. Во многих случаях особенное отношение к пастору объясняется его должностью, а не его высоким авторитетом в общине. Примечательны также высказывания некоторых украинских протестантских историков по поводу «женевского диктатора» Кальвина: любому украинцу (в том числе и историку) трудно понять, как можно руководить реформами в городе и влиять на весь – протестантский и непротестантский – мир только силой авторитета, без политической власти.
3.3.2. Созерцательный характер богословия и религии
Согласно «Повести временных лет», решающим фактором для принятия Древней Русью православной веры было посещение посланцами князя Владимира Константинополя и их восхищение увиденным там[112]. Этот исторический факт весьма символичен: превосходство православия славянами изначально понимается как эстетическое и литургическое[113]. Укажем лишь на два возможных следствия такого восприятия:
1) Этим не в последнюю очередь предопределено образное, а не строго рациональное мышление украинцев. Русское и украинское православие дало миру больше выдающихся иконописцев, чем богословов. Впрочем, такое противопоставление даже не совсем точно, поскольку иконописание тоже воспринимается как богословие – «богословие в красках». Для украинцев понятие «духовности» сводится к высокому искусству – художественности, поэтике, церковным песнопениям, но никак не к повседневной жизни (pra/xij).
2) Созерцательность на литургическом, церковном уровне связана с общей отстраненностью, бездеятельностью, социальной пассивностью. Как на богослужении украинцы – наблюдатели, а не участники, так и в общественной жизни. Это представление поколебали события оранжевой революции, но в целом оно еще актуально.
Если опытное богословие – основная характеристика православного богопознания, то кордоцентризм – важнейшая черта украинского характера. Украинец склонен к символическому или чувственному восприятию, а не к рациональному, спекулятивному мышлению. Ему чужда холодная рассудительность, логическая последовательность мысли, пытливость ума. Сами украинцы признают, что почти все решения они принимают сердцем, а не разумом – именно в таком противопоставлении. В эпистемологическом смысле украинская чувственность не имеет никакого отношения к сенсуализму или эмпиризму.
Эта чувственность внешне сдержанна и выражается во внутренних переживаниях[114]. Учитывая это, неудивительно, что, например, православным украинским богословам католичество кажется то слишком сухим, "юридическим" (Ансельм, Аквинат и т.д.), то наоборот – непозволительно свободным, чуть ли не развязным (Франциск, Честертон и т.д.). На самом же деле все объясняется даже не богатством католической традиции, а именно характером украинцев, который, будучи кордоцентричным (внутри) и замкнутым (для внешнего мира), противостоит одновременно и рационализму, и вольности.
Одно из важных следствий этой особенности состоит в том, что "українська релігійність є простою і не потребує створення богословських систем"[115]. Как православная церковь, так и украинцы как нация не видят особого смысла в систематизации учения. Православие, например, в отличие от западного католичества, не предприняло серьезных попыток для кодификации, урегулирования даже своей внутренней жизни (канонического права), вследствие чего правила православной церкви так и остаются противоречивыми.
В «Повести временных лет» есть еще один интересный фрагмент: после принятия Владимиром крещения и символа веры, его предупреждают об опасности учения латинян, которое объявляется «искаженным» на том главном основании, что латиняне, «войдя в церковь, не поклоняются иконам, но, стоя, кланяются и, поклонившись, пишут крест на земле, и целуют, а встав, становятся на него ногами, - так что, ложась, целуют его, а встав – попирают»[116]. Православие входит в славянское сознание как торжество обрядовой казуистики.
Чистоту веры украинец понимает как чистоту обряда. В нем сочетаются скрупулезность в следовании обряду и абсолютное равнодушие к тому, что он символизирует. Эта черта проявляется не только в чисто религиозной сфере, и общая приверженность традиционным формам ведет прежде всего к снижению творческой активности и отсутствию устремленности вперед. Кроме того, в определенном смысле именно обряд становится на пустое место, которое образуется после отвержения украинцами закона: принцип «так делали всегда» перевешивает «так делать необходимо». Украинец может даже соглашаться с истинностью какого-то утверждения, но с чистой совестью делать наоборот (в частности, признавать правильность протестантских идей, но и далее оставаться православным).
3.4. Возможные проблемы западного богословия на Украине
Перед любой западной церковью на Украине стоит проблема культурного барьера. Очевидно, для разных церквей, в разных регионах и среди разных социальных групп эти барьеры тоже разные. Но если говорить об украинской культуре в целом и о реформатской ветви евангельского христианства, то можно выделить три главных проблемы.
1) Украинцы очень инертны в отношении богословского поиска. Стремление найти истину, которое двигало западную мысль (в богословии, философии, естественных науках и т.д.), не находит отклика у украинцев. Редкость и безрезультатность религиозных споров здесь объясняется не политкорректностью или прочими "табу" (их украинское общество еще не наложило), а скептицизмом относительно возможности обнаружения истины. Это явно не способствует распространению идей Реформации, которая рождалась в атмосфере оживленной дискуссии. Церкви Реформации приспособлены к свободному и равноправному диалогу, но это качество не востребовано в Украине. Это не только украинская, но и общеправославная черта, лучшим доказательством чего была известная «переписка» патриарха Иеремии с тюбингенскими богословами.
Второй аспект этой проблемы заключается в другом мышлении и восприятии, на чем уже неоднократно акцентировалось внимание в предыдущих разделах. Схоластичность Вестминстерских стандартов, например, неприемлема для несистематичного и иррационального религиозного мышления украинцев. В целом можно сказать, что миссионерская стратегия, пытающаяся «убедить» или «доказать», имеет очень незначительную перспективу в Украине.
2) Второй серьезный барьер – консерватизм, традиционализм. Во время Реформации географические открытия, передовые достижения науки (например, книгопечатание), социально-экономические изменения открывали новый мир, захватывающую перспективу, которая требовала богословского осмысления и открытости к новому восприятию. То же самое происходило во время подъема богословских или общерелигиозных движений в Америке: обществом двигала устремленность в будущее. На этом фоне топтание на месте украинцев выглядит удручающе[117].
Эта особенность вскрывает и два важных различия между украинской и русской культурой. Для этого достаточно сравнить историософию двух народов, а именно их мессианские идеи[118]. Русский мессианизм формировался по мере расширения территорий российского государства; украинский – в условиях непрекращающегося порабощения другими народами. Русские выразили свой мессианизм, осознав свое величие; украинцы – осознав свое унижение. Соответственно русский мессианизм был наступательным, всеохватным, жизнеутверждающим; устремленным в будущее; украинский – обороняющимся, локальным, «зацикленным» на собственном страдании. Русский мессианизм имел византийские корни и был респектабельно оформлен псковским монахом в идею "Третьего Рима". "Быть русским со времени падения Византийской империи означает быть избранным для апокалиптического противостояния раскрепощенному сатане непосредственно перед Концом Света"[119]. Украинский мессианизм не мечтал о такой высокой миссии и защищался только локально. Русский мессианизм полагает, что на народ-богоносец возложена решающая историческая миссия, он должен сказать миру последнее и веское слово (при этом нужно, конечно, помнить, что русской душе главное жить великой идеей, и не обязательно ее реализовывать). Украинский мессианизм не изменял мир и не пытался делать этого, а лишь приспосабливался к нему и был сосредоточен исключительно на себе. Русские мечтали о собственной мессианской роли в мире; украинцы мессию только ждали (и все еще ждут?).
Таким образом, русское самосознание при всей его традиционности все же принадлежит великому будущему (или по крайней мере будущему как частичному повторению великого прошлого). В этом смысле оно ближе как протестантизму, «обитающему» в истории и двигающему ее, так и вообще христианству как эсхатологической вере – вере, ждущей решающего Божьего вмешательства в историю.
Но второе отличие между русской и украинской традиционностью сводит на нет это преимущество русской культуры для протестантского влияния. Дело в том, что русские убеждены в величии православия, русской духовности и культуры вообще. В России любое философское или религиозное движение может быть оценено только тогда, когда оно даст России великие имена в искусстве. Поэтому русские связывают свои чаяния именно с возрождением православия. На Украине же «гордость» за православие ощущается несоизмеримо меньше.
3) Третий культурный барьер – отсутствие творческого потенциала. В свое время украинцы приняли завершенную, "готовую" богословскую систему (византийское православие) и скорее невольно разбавили, чем осознанно обогатили ее язычеством на обрядовом уровне[120]. Поэтому одно из положений «богословского завещания» Г.Флоровского – «Быть христианином – значит быть греком»[121] – смело можно распространить на все славянское богословие. У украинской нации почти отсутствует созидательное начало в области мировоззрения, и она готова лишь к принятию готовых систем. Даже сегодня – после семнадцати лет независимости – все геополитические и культурные колебания сводятся к выбору между Востоком и Западом, а не к работе над своим «проектом».
Такая "неполноценность" может стать преградой для распространения кальвинизма в Украине. В отличие от своих братьев и ровесников – англиканства и лютеранства – кальвинизм исторически проявил удивительную способность «уживаться» в «чужих» культурах, а потом и радикально изменять их согласно своим принципам. Если англиканство по определению не могло продвинуться дальше британских границ, а лютеранство, несмотря на все локальные успехи, так и осталось для большинства (в т.ч. украинцев) «немецким» движением, то кальвинизм стал «своим» на континенте (Швейцария, Голландия), в Британии (особенно Шотландии), в Северной Америке, Южной Африке и Южной Корее. Этот исторический факт объясняется не только гибкостью реформатской экклезиологии, вниманием к образованию, деятельным началом и убежденностью в Божьем благоволении, но и гибкостью самих этих культур и творческим способностям их ведущих представителей, принимавших кальвинизм и переосмысливающих его в рамках своей культуры.
Каким же образом эти барьеры могут быть преодолены (или разрушены) и каким путем могло бы идти усвоение западного богословия в Украине? Очевидно, есть три варианта:
· безоговорочное принятие;
· избирательное принятие;
· творческое переосмысление.
1) В первом случае предполагается, что украинцы (или их отдельные представители – протестанты) полностью примут западное богословие и станут «западными» людьми. Это учитывает проблему отсутствия созидательного начала, но в то же время усугубляет ее. Приняв западные ценности, украинцы так и не будут понимать истоков и оснований своей (теперь уже новой) веры и жизни. Безоговорочное и всецелое принятие западного богословия было бы, как ни странно, подтверждением восточной идентичности. Бердяев прекрасно выразил это в известной фразе: «радикальное русское западничество, искаженное и рабски воспринимающее сложную и богатую жизнь Запада, есть форма восточной пассивности» [122].
Второе возражение касается реальных перспектив такой «пересадки» западной культуры. Как утверждает И.Марчук, «Слов’яни зробили б навіть фальшивий крок, коли б з усієї сили намагалися живцем пересадити філософську доктрину Заходу на свій власний грунт, бо вона все одно не прийметься і, скоріше чи пізніше, занидіє і розпливеться в морі слов’янських почуттів”[123].
2) Второй вариант предусматривает частичное принятие метода (и содержания) западного богословия. В этом случае богослов селективно подходит к богословскому наследию Запада – что-то принимая, а что-то отвергая. Этот способ мог бы «отсеять» те положения, которые не имеют библейского основания и возникли под влиянием западной культуры, а потому вовсе не обязательны для принятия в других условиях.
Главный недостаток такого подхода – в его «реакционности». В таком случае богословие только реагирует – положительно или отрицательно – на внешние посылы. Следуя такому пути, протестантские украинские церкви рискуют расколоться на «западников» и «антизападников» – если не в целом, то по определенным вопросам. Таким образом, протестантские церкви могут повторить судьбу русской (и украинской) культуры, постоянно разделенной на «западников» и «славянофилов».
3) Суть третьего пути состоит не в принятии-отвержении, а в творческом переосмыслении. В вышеупомянутой статье Бердяев дальше писал: «На Востоке должна быть пробуждена самобытная творческая активность, созидающая новую культуру, и это возможно лишь на религиозной почве»[124]. Другими словами, богословский подход должен быть позитивным. В последнем разделе я попытаюсь обозначить общие его черты, а здесь остановлюсь лишь на том, что этот подход не означает.
Во-первых, этим, конечно, не предлагается тот наивнейший подход, что украинцу просто надо раскрыть Евангелие и читать ее без всяких влияний. Как уже отмечалось выше, любой человек, отрицающий влияние культуры, личных предубеждений и предпосылок, весьма скоро попадает в их плен (как правило, не сознавая этого). Новое богословское видение невозможно сформулировать, огульно отрицая все имеющиеся.
Во-вторых, он не означает какого-то пренебрежения западным богословием или его отрицания на том лишь основании, что оно «не наше». На самом деле еще минимум 10-15 лет украинский протестантизм должен слушать (думая!), а не говорить. Так, переход нескольких лучших издательств Украины и России на выпуск книг преимущественно русскоязычных авторов следует считать очень преждевременным. Это повторение православного опыта: киевское православие, получив Библию и богослужение на своем (церковнославянском) языке, удовлетворилось этим, тем самым отрезав себя от богатейшего греческого наследия философской и богословской мысли. Именно глубокое изучение западных теологов должно привести к рождению действительно украинского богословия, поскольку это позволит не только зазубрить, а понять и переосмыслить (перевести на «язык» украинской культуры) их главные идеи.
Краткий исторический экскурс, который среди прочего содержит анализ попыток западного влияния на Украину, четче выявит сложности этого процесса.
Украинцы не интересуются теорией познания, границами знания, методологией, систематикой, спекулятивными вопросами, а сосредоточены на человеке и его судьбе. Украинскую философию называют «философией сердца». Самым ярким ее выразителем был Памфил Юркевич – философ XIX века, учитель В.Соловьева. Философия сердца «є своєрідною етичною концепцією, яка представляє національну традицію українського способу мислення і менталітету”[125]. Сердце – это средоточие духовной, эмоциональной жизни; оно управляет человеком и судит его. Роль внешнего авторитета, рациональности, систематического подхода крайне мала.
Два других примера – величайшие украинские философ и поэт.
Философ Сковорода – выпускник Киево-Могилянской Академии, известной своими латинскими подходами к образованию; учился несколько лет на Западе; неплохо знал латинскую и греческую классику. Несмотря на влияние на него платонизма, немецких мистиков и пиетистов, его творчество (а это псалмы и стихи, но никак не научные трактаты) сложно назвать «синтезом» западного и восточного. Скорее, в нем обнаруживаются именно украинские черты – отстраненность от мира (но не монашество), индивидуализм, мечтательность, отвержение авторитета (даже церкви), воспевание сердца, – соединенные с символизмом и антиисторизмом александрийской православной традиции.
Второй пример – Тарас Шевченко. Не анализируя бесконечные дискуссии о том, насколько верующим был поэт, заметим, что в любом случае его религиозность была именно чувством, а не мировоззрением; украинец в нем всегда побеждал православного; он сосредоточен на человеке, а не на Боге; его мышление не было пронизано систематикой и рационализмом. Показательна фраза из письма: „Единственная отрада моя в настоящее время – это евангелие. Я читаю ее без изучения (курсив – Д.Б.), ежедневно и ежечасно”[126]. Во многих учебниках этот отрывок из письма представлен как наилучшее подтверждение христианства и «библейского духа» Шевченко, хотя для евангельской традиции такой метод («чтение без изучения») вряд ли свидетельствует о глубоком понимании сути Откровения или даже о большом стремлении к этому пониманию.
Символ веры, который приняла Русь (он приводится в «Повести временных лет», год 988), был результатом многовекового догматического развития восточной Церкви[127]. Между славянской мифологией и византийской традицией не было никакого «творческого диалога», и любое их сочетание на Руси объяснялось невежеством и традиционализмом. Приняв византийскую веру и нисколько не изменив ее, через некоторое время славяне считали ее «исконно своей», чему главным образом способствовало развитие церковно-славянского языка. Укрепление Московского государства еще больше отдалило Русь от византийских корней и ее философского и богословского наследия. Немного преувеличивая, можно даже сказать, что встреча русской мысли с классической культурой произошла позднее – через посредничество Запада, а не через Византию.
С самим же Западом украинское богословие близко познакомилась в XVI веке. В 60-е годы в Литовском княжестве (в состав которого входила значительная часть украинских земель) набирает большие обороты кальвинистское движение, что вызывает большую озабоченность православных и католиков[128]. Новое исповедание принимала в основном шляхта, имевшая огромную власть, и городские жители. Реформация среди крестьян шла намного медленнее, отчасти из-за их неграмотности и традиционализма, отчасти из-за гуманистического направления самой восточной Реформации. В конце концов это предопределило ее историческое поражение, и слова Г.Флоровского о том, что «известный налет «протестантизма» навсегда остался на украинском народном складе»[129] кажутся преувеличением. Протестантизм дал толчок развитию книгопечатания, украинского языка, переводческого дела, но не сумел привить свои ценности народу. Это была Реформация «свысока» – свысока она и пала.
Гораздо шире и влиятельнее была католическая реакция, сначала вытеснившая кальвинизм, а затем через унию в известном смысле перешагнувшая границу, отделявшую католиков от православных. «С самого начала вопрос об Унии был поставлен, как вопрос культурного самоопределения. Уния означала самовключение в западную традицию. Это было именно религиозно-культурное западничество»[130]. В это время православное богословие словно дало обет молчания, и все полемические потуги сводились или к воззванию к традиционализму, аскетическому подвигу, или к использованию протестантских аргументов в спорах с католиками, а католических – в спорах с протестантами. В то время «русские писатели привыкли обсуждать религиозные и богословские вопросы в их западной постановке»[131]. Все глубже становится разделение, всегда имевшее место в православной традиции, – разделение богословия на опытное, мистическое (в основном среди монахов) и академическое (среди учителей и отчасти иерархии). Спустя некоторое время оно достигнет высшей степени: с одной стороны – предания старцев, с другой – школьное схоластическое богословие. Г.Флоровский удачно выразил это раздвоение: люди "молились по-славянски, а думали и богословствовали по-латыни"[132].
Латинское влияние распространилось сначала именно на украинское богословие с центром в Киеве, а уже позже – через Киев на Москву. Главным его выразителем был Петр Могила. Он учился у иезуитов и был проникнут западным духом. Его «Православное исповедание» представляет собой классический пример борьбы православия против одних «еретиков» с помощью метода, источников и аргументов других еретиков: в данном случае антипротестантский документ (задуманный главным образом как противовес кальвинистскому исповеданию Кирилла Лукариса) был написан по вполне католическому образцу. Как бы то ни было, вокруг Могилы и его сподвижников формируется богословская школа. Несмотря на ее очевиднейшую зависимость от всего латинского – языка, стиля, метода, – ее можно назвать первой серьезной богословской школой на восточно-славянских землях.
Далее произошло то, во что с трудом верится любому современному украинцу или русскому: Киев покорил Москву. Теологически. Украинские богословы массово переезжали в русские города и занимали ведущие теологические кафедры. Историки называют это явление ни чем иным, как тотальной украинизацией русской богословской школы. Кн. Трубецкой даже утверждал, что «та культура, которая со времен Петра живет и развивается в России, является органическим и непосредственным продолжением не московской, а киевской, украинской культуры»[133]. Но такая оценка скорее свидетельствует о болезненной реакции русских на любое украинское влияние. Украинские богословы не привносили чего-то украинского; они просто передавали то, что освоили первыми, а именно, – богословие на западный манер. В этом смысле это была не общекультурная победа Киева над Москвой, а победа киевских эпигонов над московскими традиционалистами. Эта победа ковалась на двух фронтах: школьном, где упрочивался латинский подход к богословию, и государственном, где в Петровскую эпоху возобладали секулярность и абсолютизм, воспринимавшиеся как традиционно протестантские «ценности». На самом же деле „протестантизм Прокоповича далекий від позиції отців-реформаторів, це модель ренесансно-гуманістичної традиції, що на зламі XVII-XVIII ст.. акумулювали пієтисти-просвітники”[134].
Успех западного мышления в богословской школе кажется неоспоримым. Но, во-первых, он стал всего лишь новым инструментом для доказательства старых доктрин. Перефразируя Евангелие, можно сказать, что западный (схоластический) метод стал для православия новыми мехами для старого вина. Во-вторых, богословие не только не приблизились к мирянам, но отдалилось и от него, и от непросвещенного православного клира. Стоит ли удивляться, что позднее – даже после значительных преобразований, возвращавших православное богословие к святоотеческим корням, – именно на пике своего развития русская православная школа и сама православная церковь была повержена катастрофой – октябрьской революцией, которую поддержал народ.
В Украине распространялись разнообразные протестантские движения. Я попытаюсь объединить их в группы, отвечающие определенной "модели". Каждая из предложенных моделей является идеальной: никакое движение не отвечало ей полностью и не ограничивалось только ею. Модели были выделены мною лишь для того, чтобы точнее указать на различия между разными парадигмами развития протестантских церквей.
1. Протестантизм как религия национальных меньшинств развивался в немецких поселениях (лютеранство и меннонитство), а самым внушительным и показательным его примером остается венгерский кальвинизм на Закарпатье. Эти церкви и не пытались контекстуализировать свое богословское видение, оставаясь изолированными и отражая собственную культурную и богословскую традицию.
2. Протестантизм как двигатель прогресса вошел в историю через кальвинистское движение в Литве в конце XVI века, а также через Петровские реформы века XVIII, коснувшиеся Украины и проводившиеся во многом выходцами из нее (влиятельнейший из них – Ф.Прокопович – был едва ли не главным идеологом реформ). И в первом и во втором случае преобладал гуманистический акцент, и усилия богословов были направлены на просвещение. Кальвинизм XVI века воспринимался украинскими крестьянами не иначе как „віра панів”, а для самих „панів” он был скорее религиозной модой, чем новым мировоззрением, новой жизнью.
3. Протестантизм как носитель национальной идеи родился в начале XX века. В основном это было связано с усилиями украинских эмигрантов из Северной Америки, основавшими множество кальвинистских и лютеранских церквей на Западе Украины. Дух этого движения удачно передает название статьи из реформатского журнала “Віра і наука” – „Через реформацію – українізація”[135]. Оно все больше сосредотачивается на сохранении национального языка и традиций, обретении политическое свободы. Соответственно, упадок этой модели протестантизма объяснялся политическими преследованиями против руководителей протестантских общин, задействованных в национально-освободительном движении.
4. Протестантизм как общество преследуемых возникал в условиях гонений на евангельские общины при советской (а до этого – царской) власти. Его принимали преимущественно представители низших слоев общества, и характеристиками движений были неизбежные в таком случае замкнутость, необразованность, «сектантскость». В богословии царил эсхатологический акцент, но не как развязка библейской драмы в ее искупительном контексте, а как долгожданное избавление от страданий. В новых политических реалиях эта модель выглядят растерянно, не всегда используя открывшиеся в свободном и открытом обществе возможности, а иногда и вовсе ожидая новых гонений как обязательного спутника для воспитания «истинного христианина».
5. Протестантизм как братство «отказников» исторически неразрывно связан с предыдущей моделью и отличается в основном способом защиты от мира: уже не полная закрытость, самоизоляция, а строгая регламентация определенных аспектов (не всегда действительно важных) жизни, через которую достигается желаемое отличие между «нашим братством» и «остальными». Церковное учение и практика нацелена на подготовку «отказников» – от спиртного, курения, воинской службы, определенной одежды, посещения мирских событий и т.д. Богословский фон движений таков: морализаторский дух учения; связь с западным фундаментализмом (в т.ч. в области «нейтральных» доктрин вроде эсхатологических событий); преимущественно буквальное прочтение Библии, подпитывающее всевозможные запреты и упрощающее их введение; декларативное отрицание предания, но фактическое нахождение в плену у собственной традиции. Функция богословия – в ответе на всевозможные «а можно ли нам …?». Эта «обороняющаяся» модель реализовывалась (и во многом продолжает реализовываться) в церквях, входящих когда-то в большое евангельское братство (баптисты, евангельские христиане, пятидесятники, меннониты и др.)
6. Протестантизм как отражение популярной культуры распространен не только в харизматических церквях, но и в той или иной степени среди почти всех протестантских групп. Его отношение к четырем фильтрам богословия (см. раздел 2.3.) таково: максимальная (иногда – даже показная) открытость к миру (поп-культуре); абсолютное неприятие традиции; пренебрежение общинной жизнью (индивидуализм, когда Бог становится «моим Другом», а не «нашим Отцом»); скептичность относительно необходимости использования разума в богословии. Учитывая, что украинское общество не поспевает за этими церквями в принятии популярной западной культуры, некоторые черты их богослужения и других мероприятий (эмоциональность, откровенность, упрощенность) все еще смотрятся причудливо и неуклюже.
Ни одна из выделенных моделей не может предложить новый вектор богословского развития на Украине. Одни модели уже стали предметом изучения исключительно истории (2-я и 3-я), другие обречены на то, чтобы эту историю повторять (1-я, 4-я и 5-я), а третьи – на то, чтобы следовать ее ходу, то есть общему культурному течению (6-я). Таким образом, украинское евангельское христианство нуждается в альтернативной модели.
Эта модель – протестантизм как очаг преобразования жизни. Она строится вокруг Слова Божьего и реализуется не «в личном порядке», а в христианских общинах, которые пытаются не просто изучить, но «прожить» Писание. Отметим, что именно связь с жизнью объясняет определенную устойчивость четвертой и пятой модели – какими бы ни были их недостатки. Украинский баптизм, не делавший ни малейших попыток создать собственную богословскую систему, смог развиться и выжить в условиях серьезных гонений, в то время как оба кальвинизма – респектабельный XVI ст. и национал-патриотический XX ст. – не продержались на Украине и полувека!
Безусловно, многие церкви во всех протестантских деноминациях так или иначе пытаются соответствовать этой модели и воплощать ее в жизнь. Поэтому в самой идее нет ничего принципиально нового. Тем не менее, необходимо придать осмысленность, целенаправленность и системность тем инициативам, к которым пока что приходят интуитивно и которые реализуют хаотично. Это не значит, что останавливаться следует лишь на богословском методе: как уже подчеркивалось выше (начало раздела 2), невозможно отделить метод богословской программы от ее содержания.
Таким образом, по моему мнению, будущее украинского протестантизма будет зависеть не от тех факторов, которые в значительной мере предопределили судьбу Западной Реформации, а именно: a) не от исхода богословских споров (в нашем случае – с православием или католичеством), b) не от политического расклада и c) не от интенсивности евангелизаций. Причины очевидны и уже указывались выше: a) украинцы слишком иррациональны, чтобы искать истину в интеллектуальных дискуссиях: богословский спор с акцентом на разумную убедительность бесперспективен даже в самих евангельских церквях Украины, не говоря уже обо всем обществе; b) современные политические условия (а именно, отделение церкви от государства) минимизируют влияние государства на религиозные процессы; c) украинцы слишком замкнуты и традиционны, чтобы массовая евангелизация могла оправдать возлагающиеся на нее большие надежды. Альтернативная программа состоит в переосмыслении христианской жизни на Украине в XXI веке, в реализации этого видения на уровне общин и в предложении всему обществу (верующим и неверующим) качественно новой модели развития. Но прежде чем пытаться методологически обрисовать эту альтернативу, еще раз остановимся на той религиозной обстановке, в которой будет развиваться евангельское христианство на Украине.
Известная книга популярнейшего русского богослова современности А.Кураева «Протестантам о православии» содержит такой интересный фрагмент
«Человек, люди, собравшиеся в Церковь, — это первенствующий, важнейший предмет литургического освящения. Мы составляем "материю Таинства". Мы вошли в храм просто людьми. А должны стать Церковью — Телом Христовым. И мы просим о том, чтобы через хлеб и вино, пресуществленные в Тело и Кровь Христа, Господь соделал нас Телом Христовым» [136].
Итак, на литургии осуществляется не только преложение хлеба в тело и вина в кровь: изменяются сами причастники таинства, преобразуясь из «просто людей» в церковь. Предположим, что все это и вправду так. Но остается вопрос: почему тогда на следующую литургию опять приходят «просто люди»? Чем объясняется это обратное «преложение» (претворение) Церкви в «просто людей»?
Ответ прост: православный человек остается православным только в храме. И не потому, что лицемер, а потому что не знает, что такое православие вне храма. В Украине не знают, что значит быть православным на работе и на отдыхе, в семье и деловых отношениях, в науке и быту, в искусстве и политике. Собственно, православным нельзя быть; православным можно побыть – в храме. Покидая храм, православный опять обретает столь привычную для него сущность «просто человека». Осеняя себя крестным знамением при выходе из храма, он прощается не с храмом, а с православием: до скорой встречи! (т.е. до следующего воскресенья или праздника).
Это явление не уникально для Украины или славянских народов: такое православие было привезено из Византии. В.Соловьев справедливо отмечал:"Византийцы полагали, что для того, чтобы быть воистину христианином, достаточно соблюдать догму и священные обряды православия, ни мало не заботясь о том, чтобы придать политической и общественной жизни христианский характер; они считали дозволенным и похвальным замыкать христианство в храме, предоставляя всю общественность языческим началам"[137].Поэтому сколько бы раз человек не приходил на православное богослужение, его личная жизнь, жизнь в миру остается невоцерковленной. Розанов писал по этому поводу, что "в России есть много святых людей: и гораздо реже попадается просто честный трудолюбивый человек, сознательный в своем долге и совестливый в обязанностях"[138]. Воспитанием такого человека православие не занималось, предпочитая совершенствоваться в кудесническом мастерстве по временному претворению «просто человека» в православного. Капли воды при освящении нового помещения – это все, чем может православие освятить жизнь своего мирянина в миру! Все остальное совершается в храме, но утрачивает свою силу вовне.
Как мне кажется, именно это обстоятельство дает исторический шанс евангельскому христианству. У протестантов нет религиозных конкурентов в области формирования у народа целостного видения жизни. Впрочем, если православная церковь все же попытается всерьез реализовывать свою «Социальную концепцию»[139], времени у протестантов остается не много.
3.6.2. Методологические основания
Общий ход настоящей работы располагал к тому, чтобы сначала определить богословскую задачу (преобразование жизни), а лишь затем указать на богословский метод, который бы разрешил проблемы в ее выполнении. Полагаю, в этом нет явного противоречия или перестановки: во-первых, метод богословия не всегда первичен его содержанию, во-вторых, определение целей – это и есть часть метода.
1. Место Писания в учении и церкви
Несмотря на все эпитеты, которым награждают Писание в евангельских церквях, я не уверен, оно воспринимается как Слово Божье “extra nos”, как некая трансцендентная реальность, способная судить отдельного христианина, жизнь церкви и общества, весь мир. Большинство верующих уверено, что они уже «знают все, что необходимо для спасения», и свою задачу усматривает лишь в том, чтобы поделиться этим знанием с другими. Библия становится «карманной» не только в прямом, но и в переносном смысле: верующие полагают, что учение и даже Сам Бог у них «в кармане». Безответственное отношение к проповедованию, отсутствие реального стремления понять смысл отрывка (а не просто наспех его прочитать, выполнив дневную «норму»), нежелание подходить к тексту с любой «нетрадиционной» перспективы выдают неуважение к Писанию. Отметим, что украинский протестантизм пока что проигрывает в работе с текстом – работе, традиционно считающейся именно протестантским занятием. Нам не известен ни один серьезный русскоязычный протестантский экзегет, и все отечественные комментарии выходят из-под пера православных или «невоцерковленных» христиан.
2. Авторитет
Развитие богословия на Украине и достижение целей по преобразованию жизни церкви и общества невозможно без переоценки роли авторитета – авторитета отца (и мужа) в семье, закона и суда в государстве, пресвитеров в общине, Бога и Его Слова – во всем. В семейной жизни, государственных и общественных институтах, церковном укладе должны устанавливаться такие отношения, которые строятся на почтении «снизу», а не на произволе «сверху».
В церковных отношениях данные изменения должны отразиться прежде всего на общинном устройстве. Евангельским христианам необходимо распрощаться с наивными представлениями о чисто духовных отношениях в общине (которые на самом деле подготавливают почву не столько для беспорядка, сколько для авторитарного правления людей, ловко манипулирующих соответственными местами из Писания и евангельской традицией церковного устройства) и приступить к написанию и введению церковного уклада. Он должен содержать не процедурные тонкости и общеизвестные истины, а стать своего рода евангельской Конституцией, целостной альтернативой порядка и образа жизни. Именно в церкви украинцы должны научиться жить по закону. Авторитет церковного уклада не может быть абсолютным и по идее должен только подчеркивать уникальное место Писания.
3. Роль общины
Предложенная программа, отмечающая нецелесообразность «импорта» завершенной богословской системы и необходимость диалогической модели отношений с культурой (см. раздел 2.3.4), предполагает динамичность в своем развитии. Поэтому каждый член христианской общины должен чувствовать собственную вовлеченность в само богословие – богословие как отклик на Божье требование строить свою жизнь на новом основании. Богословие, нацеленное на преобразование жизни, должно стать близким обычному верующему. В реформатской среде такой перспективе могут помешать главным образом некая иерархичность церковного правления и унаследованная из Запада сухость, схоластичность самого богословия.
4. Традиция
Во многих (если не у большинства) протестантских церквях сложилось самое худшее из всех отношений к традиции: ее отрицание и одновременно следование ей. «Только Писание» значит «только то прочтение Писания, которому меня научили или которое у нас сложилось». При этом украинский протестантизм не имеет своей богословской традиции как таковой, что вызвано особенностями моделей, по которым он развивался (см. раздел 3.5.3). Таким образом, евангельская традиция Украины объемлет не богословскую систему и видение жизни, а лишь определенные темы, вокруг которых и вращается жизнь и прочтение Писания. Традиция формировалась во многом на фоне отрицания необходимости в богословии, которое понималось как отвлеченное теоретизирование «на сложные вопросы», вынуждающее отходить от «евангельской простоты».
Вызов такому пониманию традиции – не просто в повторении Sola Scriptura в ее реформатском понимании, а скорее в следовании другому фундаментальному принципу – Tota Scriptura. Это вынудит традицию отвечать на новые, неожиданные для нее вопросы и тем самым подтверждать свою фрагментарность и несостоятельность.
[104] Т.Даренська, «Рефлективний кордоцентризм Тараса Шевченка» – Интернет-ресурс
[105] "Термін походить від давньогрецького міфічного персонажа Антея, котрий черпав свою життєву силу в постійному зв’язку з матір’ю-землею" ("Основні риси українського світоглядного менталітету // Філософія. Курс лекцій", с.229)
[106] І.Синякевич, "Духовність українців: погляд у минуле і майбутнє" – Интернет-ресурс
[107] «Сама приналежність до нац. групи, що живе в таких обставинах поневолення, як укр. народ, якому ще до недавніх часів заперечували навіть право на мовну окремішність і в накиненій назві «малоросів» підкреслювали його меншовартість» (О.Кульчицький, “Риси характерології українського народу”)
[108] Т.Кириленко, Н.Стефаненко, "Характеристики та особливості вияву емоційних переживань в ментальності українців" – Интернет-ресурс
[109] В.Мельник, "Взаємозв'язок релігійності та етнопсихологічних характеристик українців" – Интернет-ресурс
[110] Хантингтон С. Столкновение цивилизаций? // Полис. – 1994. – № 1. – с.37.
[111] цит. по: А.Бежицын, «Соль, потерявшая силу?» – Интернет-ресурс
[112] «Повесть временных лет», год 987
[113] Примечательно и то, что в этом же отрывке указывается, что к Владимиру ходили болгары, немцы, евреи и греки и «хвалили закон свой» (убеждая принять их веру), а князь послал своих посмотреть их службу.
[114] Заметим также, что чувственное – не значит слишком откровенное, духовно-эротическое. Три подтверждения: 1) православную мистику, в отличие от западной, почти не занимала Песнь Песней; 2) почитание Марии редко связано с ее девственностью и тем рыцарским настроем, в котором византийцы упрекали средневековый Запад; 3) в православном богословии почти не упоминается о Христе-Женихе Церкви.
[115] В.Мельник, "Взаємозв'язок релігійності та етнопсихологічних характеристик українців" – Интернет-ресурс
[116] «Повесть временных лет», год 988
[117] Поразительно, например, как такой полностью обращенный в прошлое человек, как нынешний украинский президент, мог еще несколько лет тому назад считаться прогрессивным новатором!
[118] В этом абзаце я использую некоторые идеи, почерпнутые из статьи: І.Дзюба, "Україна – Росія: протистояння чи діалог культур?"
[119] А.Дугин, "Катехон и революция"
[120] "осколки язычества смешались с православной обрядностью и ныне с трудом вычленяются из нее" ("Г.П. Федотов, "Русская религиозность").
[121] Г.Флоровский, цит. по: Епископ Керченский Иларион (Алфеев), «Православное богословие на рубеже эпох», с.463
[122] Н.Бердяев, «Азиатская и европейская душа», II.
[123] Цит. по: Дмитро Бучинський, „Християнсько-філософська думка Т.Г.Шевченка” в сборнике „Україна: філософський спадок століть”.с.562
[124] Н.Бердяев, «Азиатская и европейская душа», II.
[125] К.О. Дубровіна, „“Філософія серця” в українській культурній традиції” – Интернет-ресурс
[126] Лист до княжни Варвари Рєпніної від 1 січня 1850 року // Тарас Шевченко, „Твори у 5-ти томах”// том 5, с.264
[127] Любопытным, конечно, остается отрывок из символа, в котором говорится о подобосущии Отца, Сына и Святого Духа. Но имел ли этот полуарианский термин значение для Руси, толком не понимавшей не только этого, но и всего остального?
[128] Эту тревогу выражают известные слова, сказанные позже униатским митрополитом Ипатием Поцееем, о том, что «в Александрии Кальвин занял место Афанасия, Лютер правит в Константинополе, а Цвингли в Иерусалиме» (цит. по: Г.Флоровский, «Западные влияния в русском богословии» – Интернет-ресурс)
[129] Г.Флоровский, «Пути русского богословия», III.3.
[130] Г.Флоровский, «Пути русского богословия», III.4
[131] Г.Флоровский, «Западные влияния в русском богословии» – Интернет-ресурс
[132] Цит. по: Шмеман, «Введение в богословие».
[133] Цит. по: Г.Флоровский, «Пути русского богословия», III.5.
[134] В.І.Любащенко, „Історія протестантизму в Україні”, с.202
[135] Взято из «Історія релігії в Україні», Том 5, с.238
[136] Кураев, «Протестантам о православии // Была ли тайная вечеря последней»
[137] В.С.Соловьев, "Россия и вселенская церковь", с.53.
[138] В.В. Розанов, "Религия и культура", с. 359.
[139] «Основы социальной концепции» – фундаментальный документ, принятый на Юбилейном Архиерейском соборе Русской Православной Церкви в 2000 году.
Комментарии: