14.07.2007
Скачать в других форматах:

Каллист Уэр

Православная церковь

ДВАДЦАТЫЙ ВЕК, I: ГРЕКИ И АРАБЫ

 

Церковь есть живой образ вечности во времени.

Прот. Георгий Флоровский

    Сегодняшняя Православная церковь существует в пяти различных ситуациях. Во-первых, православные живут в области Восточного Средиземноморья, где они составляют меньшинство в преимущественно мусульманском обществе. Таково, главным образом, положение четырех древних патриархатов: Константинопольского, Александрийского, Антиохийского и Иерусалимского (последний существует под мусульманским правлением в Иордании, но, конечно, не в Израиле). Во-вторых, есть две православных церкви - Греческая и Кипрская, - в которых византийского типа альянс между церковью и государством остается в силе, хотя и в ослабленном виде. В-третьих, существуют православные церкви Восточной Европы, которые до последнего времени жили под властью коммунистов и подвергались более или менее суровым преследованиям. Это самая многочисленная группа, куда входят церкви России, Сербии, Румынии, Болгарии, Грузии, Польши, Албании и Чехословакии. Она охватывает более 85 % от общего числа православных в мире. В-четвертых, есть православные общины диаспоры, живущие в западном мире и состоящие в основном из эмигрантов и их потомков, а также некоторого числа западных неофитов. Наконец, в-пятых, к православию принадлежат немногочисленные миссионерские течения, включающие общины в Восточной Африке, Японии, Корее, Китае и в других странах. Общая численность этих пяти групп достигает 110-140 млн чел., из которых примерно 50-80 млн являются более или менее активно верующими.

 

    Настоящая глава посвящена первым двум группам: грекам и арабам, живущим в мусульманском окружении, а также грекам, принадлежащим к "государственным церквам". В следующей главе будет рассматриваться положение христиан из так называемого "второго мира", живших за ныне исчезнувшим "железным занавесом". Третья глава посвящена православному "рассеянию" и нынешней миссионерской деятельности внутри православия.

 

    (I) Константинопольский патриархат в Х в. насчитывал 624 епархии; в настоящее время он сильно уменьшился в размерах. Сегодня под юрисдикцией Константинопольского патриарха находятся:

 

    1. Турция;

 

    2. Крит и двенадцать греческих островов;

 

    3. Все греки диаспоры, включая группы эмигрантов из России, Украины, Польши и Албании (о них см. главу 9);

 

    4. Гора Афон;

 

    5. Финляндия.

 

    Общая численность - около 6 млн человек, из которых более половины составляют греки, живущие в США.

 

    В начале XX в. в Турции жили около 2 млн православных греков, включая процветавшую общину в 250 тыс. человек в Константинополе (Стамбуле). Но после катастрофического поражения греческой армии в Малой Азии в 1922 г. значительное число малоазийских греков было вырезано, особенно в Смирне. Однако худшее было впереди. Согласно статье Лозаннского договора (июль 1923) состоялся "обмен населением": все православные были изгнаны из Турции, причем много тысяч их умерло по дороге во время депортации. Позволили остаться только грекам, проживавшим в Стамбуле и ближайших пригородах. Но и здесь были наложены ограничения: кроме самого патриарха, никому из православного духовенства не было позволено появляться на улице в духовных одеждах (впрочем, то же правило касалось и мусульманского клира).

 

    Положение стамбульских греков ухудшилось в пятидесятые годы в связи с реакцией Турции на развернувшееся на Кипре движение за воссоединение с Грецией (эносис). Во время страшного антигреческого (и антихристианского) погрома 6 сентября 1955 г. шестьдесят из восьмидесяти православных церквей в городе были разграблены и опустошены. Был нанесен неисчислимый ущерб собственности христиан, развернулись грабежи. Не обошлось даже без убийств. Несколько часов турецкие власти не принимали никаких мер по обузданию бунта, фактически развязав руки погромщикам. В последующие годы многие греки бежали из Стамбула, другие подверглись насильственной депортации. К началу 1990-х годов греческая община в городе сократилась до трех-четырех тысяч человек, большинство из которых составляют старики и бедняки. Издательство патриархии было закрыто турецкими властями в начале шестидесятых годов, все публикации прекращены. Знаменитая богословская школа на острове Халки близ Стамбула вынуждена была закрыться в 1971 г. Ходили даже слухи, что сам патриарх будет изгнан с турецкой земли, - но этого не произошло. Однако в восьмидесятых годах положение несколько улучшилось. Турки дали разрешение на полную реконструкцию резиденции патриарха, сгоревшей в результате несчастного случая в 1941 г., и она была вновь открыта в 1987 г. Кроме того, патриарх и епископы, чьи передвижения в течение двадцати лет строго регламентировались турками, получили позволение свободно выезжать за границу.

 

    После закрытия школы на Халки патриархат оказался в зависимости от богословских школ на Крите, Патмосе, Афоне, в Северной Америке и Австралии. В Греции Константинопольский патриархат содержит два активно действующих учреждения: Патриарший институт патриотических исследований во Влатадском монастыре в Салониках, открытый в 1968 г., который публикует исследовательский журнал "Kleronomia", и Православную академию в Гонии на Крите, тоже учрежденную в 1968 г., которая специализируется на социальных и экологических исследованиях. Под патронажем Константинопольского патриархата находится и Православный центр в Шамбези (близ Женевы, Швейцария), в частности, отвечающий за укрепление межправославных связей.

 

    Самым знаменитым патриархом, занимавшим Вселенский престол после Второй мировой войны, был патриарх Афинагор (годы правления 1948-1972). Смелый мечтатель, он особенно много внимания уделял решению двух задач: укреплению связей между православными церквами (в частности, посредством Родосских конференций) и объединению христиан всего мира. Его инициативы в этой второй сфере, и особенно его попытки сближениям Римом вызвали резкие нападки со стороны более консервативных православных в Греции и других странах. Преемник Афинагора, патриарх Диметрий (годы правления 1972-1991), приверженец мира и молитвы, многое сделал для восстановления доверия, но по существу проводил ту же политику, направленную на достижение христианского единства. Патриарх Варфоломей (избран в 1991 г., специалист по каноническому праву, учился в Риме) поддерживает тесные контакты с западными христианами.

 

    Гора Афон, главный центр православного монашества в последнем тысячелетии, является не только греческим, но и международным достоянием. Из двадцати киновийных монастырей в настоящее время семнадцать принадлежат грекам, один - русским, один - сербам и один - болгарам. В византийскую эпоху в числе этих двадцати был также грузинский монастырь. Кроме того, существовала латинская обитель, монахи которой происходили из Амальфи (Италия). Помимо киновий имеются несколько других крупных обителей и несчетное множество мелких поселений, известных под именем скитов, или келий. На Афоне живут также отшельники; многие из них обосновались на опасных кручах на южной оконечности полуострова, в хижинах или пещерах, добраться до которых возможно порой только по приставным лестницам. Таким образом, сегодня на Святой горе сосуществуют все три формы монашеской жизни: киновия, полуотшельничество и отшельничество, - возникшие в IV в. в Египте. Это впечатляющая иллюстрация непрерывности православной традиции.

 

    Период с 1914 до середины шестидесятых годов был для Афона временем упадка. Число монахов в эти годы значительно сократилось. В начале века на полуострове жили около 7500 монахов, из которых почти половину составляли русские. Один только русский монастырь св. Пантелеймона (Руссикон) насчитывал около 2 тыс. человек. Отец Амфилох, духовный наставник с Патмоса, рассказывал мне, какое впечатление на него, грека, произвело русское пение в монастыре св. Пантелеймона в 1912 г. По его словам, из всего, что он видел и слышал в жизни, оно более всего напоминало "небо на земле". Но после Первой мировой войны новые послушники не имели возможности приезжать из России, а приток монахов из числа русской эмиграции постепенно иссяк. К шестидесятым годам в Руссиконе обитали менее шестидесяти монахов. После 1945 г. также резко снизился приток послушников из Румынии, Болгарии и Сербии. В тот же период очень мало молодых греков отправлялись на Афон. В конце пятидесятых годов число монахов ежегодно сокращалось на сорок-пятьдесят человек, и в 1971 г. общая численность монашеского населения на полуострове упала до 1145 человек. Почти все они были уже стариками, и с человеческой точки зрения казалось, что у Святой горы больше нет будущего. Лишь небольшая часть монахов имела хорошее образование, и Афон в значительной мере утратил реальное духовное влияние в Греции и вообще в православии.

 

    Однако было бы ошибкой судить об Афоне или о любом другом центре монашества только по числу монахов, ибо истинным критерием является не число насельников или степень их образованности, а уровень духовной жизни. Даже в этот период она оставалась на высоте в таких обителях, как монастырь св. Дионисия, игуменом которого почти пятьдесят лет был о. Гавриил (1886-1983). Один из ныне живущих афонских монахов, о. Феоклит, написал примечательную книгу о монастырской жизни, озаглавленную "Между небом и землей" (на греч. яз., Афины, 1956) и очевидным образом свидетельствующую о том, что афонская духовность продолжает жить. Скрыто и незаметно Афон продолжал взращивать святых, аскетов и молитвенников в классических традициях православия. Одним из них был св. Силуан (1866-1938; причислен к лику святых в 1988 г.), монах Свято-Пантелеимонова монастыря: бывший крестьянин, простой и смиренный человек. Его внешняя жизнь была лишена ярких событий, но после себя он оставил глубокие размышления, поэтические по стилю и глубокие по богословскому видению, которые были подготовлены к изданию учеником Силуана архимандритом Софронием (1896-1993) и опубликованы на многих языках. Другой пример - о. Иосиф (11959 г.), грек из полуотшельнической обители Новый скит. Он собрал вокруг себя группу учеников и вместе с ними предавался noera prosevchi - "умной", или "внутренней", молитве (в частности, Иисусовой молитве). Пока Афон порождает таких людей, как св. Силуан и о. Иосиф, он неуклонно будет продолжать свое дело.

 

    Внезапно и неожиданно, после полувека внешнего упадка, в конце шестидесятых годов начинается новая глава в истории Афона. Сперва еле заметные и неуверенные, признаки возрождения к началу 1980-х годов становятся очевидными и безошибочными. Прежде всего усилился приток новых монахов. После предельно низкого уровня населения Афона в 1971 г. - всего 1145 монахов, - их количество постепенно растет и к 1990-м годам достигает примерно 1500 человек. Само по себе это увеличение может показаться не таким уж значительным улучшением. Однако более важно изменение возрастного соотношения: если в 1971 г. подавляющее большинство монахов было старше шестидесяти лет, то в 1990 г. большинство составляли монахи моложе сорока лет. Во многих монастырях произошли поистине поразительные перемены: обители, в 1971 г. тихо приходившие в упадок и населенные дюжиной немощных стариков, из которых лишь половина была способна выстаивать службы, за десять-пятнадцать лет наполнились молодыми и активными монахами, меж которых почти не видно седых бород.

 

    Гораздо важнее количества нового населения Афона его качество. Многие из новоприбывших не только высокообразованы, но и духовно одарены. Одни обладают талантом писателей, другие - духовных наставников и исповедников. Молитвенная практика на Святой горе тоже переживает обновление: если в недавнем прошлом литургические службы проходили формально, то теперь они совершаются в сосредоточении и в радости, монахи также гораздо чаще причащаются. Заметно улучшилось качество пения. При жизни одного поколения монахов Афон вновь обрел собственный голос, к которому с уважением прислушиваются за его пределами, и его деятельность вновь служит маяком и источником энергии для православия в целом.

 

    В чем причина такого поразительного преображения? Ответить непросто. Однако одним из факторов явилось, несомненно, наличие во многих монастырях игумена, обладающего духовным даром "старчества". Именно присутствие духовного отца, способного стать личным духовным руководителем, привлекало в определенные монастыри новых послушников. Среди игуменов, особо выделявшихся достоинствами gerontes, или "старцев", нужно назвать о. Василия из Ивиронского монастыря (прежде подвизавшегося в Ставроникитском монастыре), автора широко известного исследования "Гимн Вступления", о. Эмилиана из монастыря Симона Петра, о. Георгия из Григорийской обители и о. Эфраима, до недавнего времени бывшего игуменом монастыря Филотеу, ученика о. Иосифа Новоскитского.

 

    Конечно, проблемы еще остаются. Негреческие обители по-прежнему испытывают недостаток в новых насельниках, а греческие гражданские власти, вопреки духу, а порой и букве Афонского устава, всячески препятствуют прибытию послушников из Румынии и славянских стран. На полуострове случилось несколько крупных пожаров, как внутри монастырей, так и в окрестных лесах. Тишину Святой горы нарушает все более широкая сеть автодорог, все растущее число автомашин, все увеличивающийся поток посетителей (больше греков, чем иностранцев). Некоторые монахи исполнены духа узости и фанатизма, в силу чего враждебно встречают любые попытки сближения с неправославными и с чрезмерным рвением клеймят своих собратьев-православных как предателей Священного Предания. Но несмотря на все трудности, ныне для Афона пришло время надежд. Как сказал живший на Святой горе русский старец, о. Никон из Карульской обители (1875-1963), "здесь каждый камень источает молитву". И сегодня это остается верным, как и прежде.

 

    Помимо Афона, в юрисдикции Константинополя находится прославленный монастырь св. Иоанна Богослова (Евангелиста) на острове Патмос, основанный в 1088 г. св. Христодулом. Одним из наиболее выдающихся монахов нынешнего столетия здесь был о. Амфилох (1888-1970), уже широко почитаемый за святого. Самым примечательным его свойством, которое я сам так ясно помню, была его доброта и пламенное сострадание; как заметил один из его духовных детей, "он говорит языком любви". О. Амфилох придавал огромное значение Иисусовой молитве, а также уделял большое внимание вопросам экологии задолго до того, как это вошло в моду. "Кто не любит деревья, тот не любит Христа", - часто говорил он; а когда налагал епитимью на приходивших к нему на исповедь крестьян, велел им посадить два-три дерева. О. Амфилох основал на Патмосе женский Благовещенский монастырь, который сегодня насчитывает более пятидесяти монахинь, а также имеет дочерние обители на островах Родос и Калимнос.

 

    Православная Церковь Финляндии ведет начало от монахов русского Валаамского монастыря на Ладожском озере, которые проповедовали христианство языческим финским племенам Карелии в средние века. До революции финские православные находились в зависимости от Русской церкви, а в 1923 г. перешли в юрисдикцию Константинопольского патриархата, хотя Русская церковь не признавала этот факт до 1957 г. Подавляющее большинство финнов принадлежат к Лютеранской церкви, и 56 тыс. православных составляют менее 1,5 % от общего числа населения. Традиции Валаамского монастыря продолжает сегодня Нововалаамский монастырь в Хейнаавеси (центральная Финляндия). Поблизости от него располагается женская Линтульская обитель. Существует семинария в Йёнсу. Хотя многие прихожане являются членами церкви лишь номинально, есть и активное молодежное движение, участвующее в межправославных и экуменических контактах. Нынешний глава церкви Финляндии, архиепископ Иоанн (избран в 1987 г.), прежде был лютеранином; он - первый западный обращенный, ставший главой поместной православной церкви. Глубоко укорененное в русской истории и в то же время обращенное лицом к Западу финское православие призвано играть особую роль моста и посредника между "традиционно" православными странами и вновь образовавшейся православной диаспорой.

 

    (II) Александрийский патриархат был немногочисленной церковью уже с 451 г., когда большинство христианского населения Египта отвергло Халкидонский собор. Территориально он включает в себя весь Африканский континент. В начале XX в. процветающие греческие общины существовали в Каире и Александрии, но сейчас они значительно сократились из-за эмиграции. Большинство паствы проживает в Уганде и Кении, где православное христианство распространилось среди местного населения, а также в Южной Африке. Папа Парфений III (+ 1996)[2], до недавнего времени возглавлявший Александрийский патриархат, был в интеллектуальном отношении одним из самых смелых глав православных церквей и даже выступал за рукоположение женщин в священники.

 

    (III) Антиохийский патриархат имеет попечение о православной пастве Сирии и Ливана. Его численность сократилась из-за эмиграции, вызванной непрерывно тлеющей войной в Ливане, однако он имеет весьма жизнеспособную диаспору, особенно в США. Патриарх живет не в древней Антиохии (ныне находящейся на территории Турции), а в Дамаске. В 1724-1898 гг. патриарх и высшее духовенство были преимущественно греками, но сегодня церковь целиком возглавляют арабы. В начале нашего столетия Антиохийский патриархат выказывал все симптомы "спящей" церкви, но с тех пор произошло пробуждение, главным образом благодаря Движению православной молодежи (Mouvement de laJeunesse Orthodoxe), основанному в 1942 г. Это движение, которое сегодня насчитывает около 7 тыс. членов и возглавляется преимущественно мирянами, всегда ставило на первое место христианское воспитание и образование. Оно выпускает газету An-Nouru опубликовало более 120 книг. Оно также оказывает населению социальную и медицинскую помощь, ведет борьбу против бедности. Инициативы Движения православной молодежи имели особенно важное значение в годы войны в Ливане. Под эгидой ДПМ происходит возрождение монашества, как среди мужчин, так и среди женщин. Некоторые из членов движения сегодня занимают высшие посты в церковной иерархии, включая ныне действующего патриарха Игнатия IV (избран в 1979г.) и митрополита Гор Ливанских Георгия (Ходра). В 1970 г. патриархат учредил Богословскую академию св. Иоанна Дамаскина в Баламанде (близ Триполи, Ливан).

 

    (IV) Иерусалимский патриархат всегда занимал особое положение в церкви: он никогда не был многочисленным, но прежде всего выполнял функцию хранителя святых мест. Его территория совпадает с территорией Израиля и Иордании. Как и в Антиохийском патриархате, его паству составляют, в основном, арабы; сегодня ее численность равна примерно 60 тыс. человек, но, как и везде на Ближнем Востоке, постепенно сокращается за счет эмиграции. Еще до войны 1948 г. патриархат включал в себя не более 5 тыс. греков, а теперь их количество значительно уменьшилось (не более 500 чел.). Но патриархом Иерусалима по-прежнему остается грек, и братство Гроба Господня, хранитель святых мест, целиком контролируется греками. Такая ситуация порождала значительное напряжение в последние семьдесят лет. К сожалению, нынешний патриарх Диодор (избран в 1981 г.) пока не слишком успешен в поопытках разрешить внутренние проблемы патриархата.

 

    До большевистской революции заметной чертой в жизни православной Палестины был ежегодный приток русских паломников. Часто в Святой град прибывали одновременно более десяти тысяч человек. Большинство из них составляли пожилые люди, для которых это паломничество было главным событием жизни. Пройдя порой по нескольку тысяч миль через всю Россию, они садились на корабль в Крыму и пускались в плавание, чудовищно дискомфортное по сегодняшним меркам. По возможности они стремились прибыть в Иерусалим к Пасхе. Русская духовная миссия в Палестине не только брала на себя попечение о паломниках, но и осуществляла ценнейшую пастырскую работу среди православных арабов, а также содержала много школ. Естественно, после 1917 г. численность Русской миссии сократилась, однако она не исчезла совсем. До сих пор в Иерусалиме существуют три русские обители, две из которых принимают послушниц из арабок. В связи с переменами, происходящими в последнее время в России, русские паломники вновь начали появляться в Святом граде, а число греческих паломников заметно возросло в 1980-х годах.

 

    Синайская церковь, возглавляемая в настоящее время архиепископом Дамианом (избран в 1973 г.), иногда называется автокефальной. Но правильнее именовать ее автономной, так как ее глава рукополагается патриархом Иерусалима. В основном ее образует монастырь св. Екатерины, который находится у подножия Моисеевой горы на Синайском полуострове (Египет). Монахи монастыря - греки, числом около 20 человек. Они имеют пастырское попечение о христианских семьях бедуинов, живущих в регионе, и о расположенной поблизости небольшой женской обители. Монастырь св. Екатерины владеет великолепной библиотекой и уникальным собранием икон, из которых некоторые восходят к доиконоборческим временам: им удалось избежать уничтожения благодаря удаленности Синая от центра Византийской империи. С прискорбием приходится констатировать, что будущее монастыря находится под угрозой из-за планов египетского правительства по развитию туризма в этой зоне.

 

    (V) Кипрская церковь, получившая автокефалию после Эфесского собора (431), понесла тяжелые потери в ходе турецкой оккупации в 1974 г., но остается крепкой и хорошо организованной церковью. Она насчитывает около 450 приходов и 550 священников, а также 16 монастырей, в которых подвизаются более 50 монахов и 120 монахинь. (Кроме того, около 150 киприотов монашествуют на горе Афон; из двадцати монастырей три возглавляют игумены-киприоты.) В Никосии работает богословская школа. Оттоманская система, согласно которой глава церкви рассматривался как "этнарх", или гражданский лидер греческого христианского населения, сохранилась и при англичанах, установивших протекторат над островом в 1878 г. Этим объясняются двойные - церковные и гражданские - функции архиепископа Макариоса III (годы правления 1950-1977), совершенно неверно понятые британским общественным мнением в годы борьбы греков-киприотов за независимость в 1950-х годах. Те, кто видел в Макариосе просто церковного иерарха, неоправданно вмешивающегося в политику, упускал из вида, что он был наследником долговременной исторической традиции. Но его преемник, архиепископ Хризостом (избран в 1977), уже ведет себя как чисто религиозный деятель.

 

    (VI) Греческая церковь продолжает занимать центральное место в жизни страны в целом, несмотря на давление со стороны секуляризма и религиозной индифферентности в послевоенный период. В ходе переписи населения 1951 г. лишь 121 человек из 7 млн 500 тыс. назвали себя атеистами. Сегодня число людей, объявляющих себя атеистами, несомненно было бы больше, но ненамного, так как большинство греков, независимо от того, насколько активно практикуют они свою веру, все еще рассматривают православное христианство как часть своей национальной идентичности. Недавние опросы показали, что примерно 97 % населения составляют крещеные, а из них около 96,7 % принадлежат к Православной церкви. Среди неправославного христианского меньшинства преобладают римо-католики (около 45 тыс. человек), из которых примерно 2,5 тыс. человек - католики восточного обряда. В Греции также живут 120 тыс. мусульман.

 

    Связь между церковью и государством в Греции, некогда чрезвычайно тесная, сегодня неуклонно ослабевает. В наше время православное религиозное воспитание занимает меньшее место в государственных школах. В 1980-е годы правительство учредило гражданскую церемонию бракосочетания и легализовало аборты; последняя мера вызвала яростное, но безуспешное сопротивление церкви. С другой стороны, церковь завоевала гораздо большую независимость, и политики теперь меньше вмешиваются в вопросы, связанные с назначением епископов. Но что касается полного отделения церкви от государства, оно имеет в Греции мало сторонников, если вообще имеет. Духовные семинарии, призванные готовить будущих священников, по-прежнему пользуются финансовой поддержкой государства и составляют часть государственной образовательной системы, а духовные лица получают от государства заработную плату.

 

    В наше время, как и в ранней церкви, греческие епархии невелики: на 9 млн населения приходится 80 епархий (ср. с дореволюционной Россией, где на 100 млн верующих приходилось 67 епархий). Самая большая епархия объединяет не более 247 приходов, в то время как больше половины епархий насчитывают менее 100 приходов. В идеале, а порой и в реальности, греческий епископ - не далекий администратор, а доступный человек, с которым паства лично общается и к которому простые верующие ежедневно обращаются за практическим или духовным советом. Что касается внешней организации, за последние десятилетия Греческая церковь непрестанно расширялась:

 

1971

1981

1992

Приходы

7426

7477

7742

Духовенство

7176

8335

8670

Монахи

776

822

927

Монахини

1499

1971

2305

 

    Наряду с сетью приходов и монастырей Греческая церковь содержит также большое число благотворительных заведений: приютов, домов престарелых, психиатрических лечебниц и организованных групп, занимающихся посещениями больниц и тюрем. Кто воображает, будто православие узко-внемирно и не интересуется социальной деятельностью, тот должен познакомиться с жизнью Греческой церкви.

 

    Но хотя внешняя организация расширилась, посещаемость храмов за последние тридцать лет снизилась. На вопрос, заданный афинской газетой Та Nea 21 сентября 1963 г.: "Как часто вы ходите в церковь?" - были получены следующие ответы:

Каждое воскресенье

31 %

Дважды или трижды в месяц

32 %

Один раз в месяц

15 %

На великие праздники

14 %

Когда есть время

3 %

 

    В результате такого же опроса весной 1980 г., тоже в районе Афин, получены такие ответы:

Каждое воскресенье

9 %

Довольно часто

20 %

Только на великие праздники

или в особых случаях

(например, свадьба)

60 %

Никогда

11 %

 

    Даже если люди не всегда говорят правду, отвечая на такого рода вопросы, очевидно снижение посещаемости церквей. Разумеется, нужно учесть и то, что в Греции, как и везде, в целом посещаемость церквей в больших городах ниже, чем в маленьких городках или в сельской местности.

 

    В среднем по воскресеньям храмы посещает больше женщин, чем мужчин, и больше пожилых людей, чем молодых, но в этом отношении Греция не уникальна. Много студентов и вообще молодежи отдалились от церкви по причине видимого сотрудничества иерархии с военно-диктаторским режимом 1967-1974 гг., когда Греческую церковь возглавлял архиепископ Иероним. В действительности масштаб этого сотрудничества часто преувеличивают, обычно именно черные полковники использовали церковь, а не наоборот. Тем не менее репутация церкви значительно пошатнулась в глазах молодого поколения. Однако в 1990-х годах появились признаки медленного, но многообещающего возврата молодежи в церковь.

 

    В прошлом греческие приходские священники получали скудную и не систематическую подготовку С 1833 г. одна из главных забот церкви заключалась в повышении образовательного уровня духовенства. В турецкий период и позже, вплоть до второй мировой войны, священник был крепко связан с местной общиной. Обычно он был уроженцем тех мест, где служил, и рассчитывал оставаться в своем приходе до самой смерти. Лишь в редких случаях священник учился в семинарии, по своему образовательному уровню он не превосходил прихожан и, подобно им, имел семью. После рукоположения он продолжал заниматься своим прежним делом - плотницким или сапожным ремеслом, но чаще всего крестьянским трудом. Обычно приходской священник не читал проповедей; проповеди читались (если вообще читались) епископом, заезжими монахами либо проповедниками из мирян, назначенными епископом. В большинстве случаев священник не выслушивал исповедей: для этого прихожане ходили в ближайший монастырь или полагались на заезжих священников-монахов. (В любом случае таинством исповеди часто пренебрегали в период турецкого владычества.)

 

    Такая тесная связь между пастырем и паствой обладала несомненными преимуществами в устойчивом, основанном на сельском хозяйстве обществе прошлого. Греческое православие счастливо избежало культурного разрыва между священником и народом, обычно существовавшего, например, в Англиканской церкви со времен Реформации. Но в нашем веке подъем образовательного уровня греческого общества в целом породил очевидную потребность в таком приходском духовенстве, которое могло бы учить, проповедовать и осуществлять духовное руководство. Иначе говоря, в современном мире, особенно в городах, приходской священник рискует оказаться маргинальной фигурой: он больше не является, как в прежние времена, естественным лидером общины.

 

    В соответствии с этой потребностью современная Греческая церковь разработала обширную программу богословского образования. Открыты два факультета богословия - в университетах Афин и Салоник (хотя это никоим образом не предполагает, что всем студентам предстоит принять посвящение в сан). Кроме того, организованы двадцать восемь богословских школ разного уровня. С.егодня ни один священник не рукополагается, не получив богословского образования в университете или семинарии. В последнее время число лиц с высшим образованием среди духовенства заметно возросло. В 1919 г. из 4433 священнослужителей Греческой церкви менее 1 % (то есть не больше 43 чел.), не считая епископов, имели образование университетского уровня. В 1975 г. число окончивших богословский факультет еще не превышало 589 чел.: около 8 % от общего числа священнослужителей. Но к 1981 г. среди духовенства насчитывалось уже 1406 выпускников университетов, а к 1992 г. их число возросло до 2019 человек. Они все еще составляют менее четверти от общего числа священнослужителей, но значительный прогресс очевиден. Хотя дипломы и ученые степени сами по себе еще не делают хороших священников!

 

    В каком состоянии находится богословие в сегодняшней Греции? За последние девяносто лет университетские профессора богословия создали замечательный корпус исследовательских трудов. Особенно показательны для этой традиции "научного" богословия два сочинения: "Догматика" Христоса Андруцоса (1869-1935), впервые опубликованная в 1907 г.6, и трехтомная "Догматика" его последователя, Панайотиса Трембеласа (1886-1977), опубликованная в 1959-1961 гг. В том же ключе выдержан и более компактный "Синопсис" Иоанна Кармириса (1904-1991 ). Но при всей своей весомости и систематичности эти книги вызывают и некоторое чувство разочарования. Западные читатели, знакомые с сочинениями богословов русской эмиграции - Лосского, Флоровского, Евдокимова - не найдут у их греческих современников того же волнения и творческого исследования. Богословие Андруцоса, Трембеласа и Кармириса - это богословие университетской аудитории, богословие академическое и схоластическое, а не литургическое и мистическое. Более того: хотя содержание этих трудов имеет строго православный характер, их метод и категории очень часто заимствуются с Запада. При всей своей страстной преданности православию Трембелас - "западник": он принадлежит к той длинной веренице православных богословов, которые, подобно Могиле и Досифею в XVII в., были скроены по западной интеллектуальной мерке. Трембелас часто цитирует святых отцов, но цитаты встроены у него в отнюдь не патриотический контекст.

 

    Такая узость взгляда побудила более молодое поколение греческих богословов занять совершенно иную богословскую позицию. Их труды менее систематичны, чем у предшественников, менее авторитетны и самоуверенны. Молодые богословы подвергают критике интеллектуальные категории Запада, предпочитая обращаться к мистической традиции - Исааку Сирину и Симеону Новому Богослову, которыми совершенно пренебрегали их предшественники. Они делают упор на апофатический подход и последовательно проводят различение между сущностью и энергиями, разработанное Григорием Паламой. Самый смелый и противоречивый из этих более молодых богословов - Христос Яннарас. Он занимает подчеркнуто "персоналистскую" позицию: отчасти она соотносится с экзистенциализмом Хайдеггера, но в гораздо большей мере восходит к догматическим и аскетическим текстам святых отцов. Большой вклад внесли также Панайотис Неллас (1936-1986), чья ранняя смерть явилась большой утратой, Иоанн Зизиулас, митрополит Пергамский, и о. Иоанн Романидес. Отнюдь не всегда безоговорочно соглашаясь с Яннарасом и друг с другом, все они разделяют одно желание: развивать такое богословие, которое, с их точки зрения, сохраняло бы верность "духу" отцов и в то же время более отвечало насущным потребностям современного мира.

 

    Сходная реакция против озападнивания наблюдается и в греческом религиозном искусстве. Декадентский "итальянский" стиль, повсеместно распространившийся в начале нынешнего столетия, вытесняется старой византийской традицией. Значительное число церквей в Афинах и других местах были недавно украшены полным набором икон и фресок, выполненных в строгом соответствии с традиционными правилами. Лидер этого художественного возрождения Фотий Контоглу (1896-1965) прославился бескомпромиссным отстаиванием ценностей византийского искусства. Показательна данная им характеристика итальянского Возрождения: "Кто смотрит на него по-мирски, называет его прогрессом, кто смотрит с религиозной точки зрения, называет его упадком".

 

    Решающую роль в жизни Греческой церкви первой половины XX в. сыграли движения "домашних миссионеров", посвященные евангелизаторской и социальной деятельности. Наиболее динамичное из них, Zoe ("жизнь"), известно также под именем "Братства богословов". Движение было основано в 1907 г. о. Евсевием Матопулосом, хотя корнями оно уходит в аналогичные движения конца XIX в. "Братство богословов" имеет полумонашескую структуру: все его полноправные члены, миряне и священники без различия (епископы исключаются), соблюдают целибат, хотя не принимают постоянных обетов. С самого основания движение выступало за частое причащение, исповедь, регулярные проповеди, организовывало катехизические классы для детей и молодежи, кружки изучения Библии. Все это поистине достойно восхищения. И в самом деле, многие пункты программы Zoe ныне приняты и проводятся в жизнь Греческой церковью в целом. Но хотя движение сделало много полезного, его закрытость и авторитарность (напоминающие римско-католическое движение Opus Dei) создали ему много врагов. Наибольшим влиянием Zoe пользовалось в 1920-1960 гг., с тех пор это влияние уменьшилось. В начале 1960-х гг. между руководителями "Братства" произошел раскол, и была основана соперничающая организация Sotir. В 1970-е гг. Zoe обвиняли (в значительной мере несправедливо) в связях с черными полковниками, что еще более подорвало позиции движения. К тому же морализирующий, пуританский тон его публикаций мало привлекает молодое поколение нынешних греков.

 

    Современная Греция имеет своих кенотических святых, любовью и сострадательностью напоминающих св. Серафима Саровского и св. Силуана Афонского. Особенным почитанием пользуется св. Нектарий (1846-1920). Одно время он был митрополитом Пентаполиса в Египте, но был отозван оттуда в результате наветов: в своем смирении он отказался оправдываться перед клеветниками. Последние годы жизни Нектарий провел в бедности, исполняя должность священника в часовне женского монастыря Святой Троицы, основанного им на острове Эгина. Другим кенотическим святым, приходским священником (подобно св. Иоанну Кронштадтскому), бьы св. Николай Планас (1851-1932), горячо почитаемый за чистоту сердца и близость к простому люду. Николай выказывал особенную приверженность к всенощным бдениям; певчими обычно были два писателя: Александр Пападиамантис (1851-1911) и Александр Мораитидис (1850-1929).

 

    Что касается монашеской жизни, то возрождение на Афоне еще не затронуло в надлежащей мере мужские монастыри на всей территории Греции. В большинстве обителей монахов мало, хотя есть и заметные исключения - например, монастырь Параклета в Оропосе (Аттика). В женских монастырях положение кардинально иное. С 1920 г. число монахинь заметно возросло, были основаны новые обители по всей стране. Если в начале века насчитывалось не более нескольких сот монахинь, то сегодня их несколько тысяч. Среди крупнейших обителей - монастыри св. Патапия в Лутраки (близ Коринфа), Дормитиона в Панораме (в районе Салоник), Богоматери Помощницы на Хиосе и Кехровунийский монастырь на Тиносе (знаменитое место паломничества, связанное с Богоматерью). Особенно впечатляет Благовещенский монастырь в Ормилии (Халкидики, Северная Греция), где живут больше ста монахинь и послушниц. Его община, которая связана с афонским монастырем Симона Петра, недавно взялась за осуществление крупного сельскохозяйственного проекта. Старые календаристы10 в Греции тоже владеют несколькими крупными женскими монастырями.

 

    В наши дни перемены в греческом обществе совершаются с головокружительной быстротой. Тем, кто впервые посетил Грецию сорок лет назад, сегодня она кажется новой и незнакомой страной. Достаточно ли решительно церковь отвечает на вызов современности? Избранному в 1974 г. архиепископу Серафиму было непросто стать творческим лидером, который необходим во времена кризиса и возможностей. Но в Афинах, Салониках и других городах несомненно появление молодого поколения женатого духовенства высокого класса. Где приходской священник энергичен и умен, там миряне, в том числе молодежь, обычно реагируют самым обнадеживающим образом. Греческому православию пришлось пережить трудные времена, но в этом старом древе еще есть сила и новая жизнь.

 

[2]В православии титул папы принадлежит не только Римскому епископу, но и патриарху Александрии. Среди других его почетных титулов - "пастырь пастырей", "тринадцатый апостол" и "судья мира".


Начало

В деревне имеется молельня, выкопанная глубоко под землей, с тщательно замаскированным входом. Когда тайный священник посещает деревню, именно здесь он совершает Литургию и другие службы. Если жители чувствуют себя свободными от полицейского надзора, то все население собирается в молельне - кроме тех, кто остается снаружи на страже, дабы подать знак в случае появления чужаков. В другой ситуации службы посещаются по очереди...

 

    Пасхальная служба происходила в помещении официального государственного учреждения. Войти можно было только по специальным пропускам, которые мне удалось раздобыть для себя и для моей дочки. Присутствовали примерно тридцать человек; некоторые были мне знакомы. Старый священник вел службу, которой мне никогда не забыть. "Христос воскресе!" - пели мы тихо, но преисполненные ликования... Радость, испытанная мною на той службе в катакомбной церкви, вплоть до сегодняшнего дня дает мне силы жить.

    Эти два отрывка[2] повествуют о жизни Русской церкви незадолго до Второй мировой войны. Но с небольшими поправками их можно было бы отнести и к эпохе Нерона или Диоклетиана. Они очерчивают тот круговой путь, который прошла история христианства за девятнадцать веков. Круг замкнулся. Сегодняшние Христиане ближе к ранней церкви, чем их деды и прадеды. Христианство возникло как религия незначительного меньшинства в окружении преобладающего нехристианского населения; и в наши дни оно вернулось к тому же состоянию. В раннюю эпоху христианская церковь была отлична и отделена от государства; и сегодня в одной стране за другой традиционный союз между церковью и государством приходит к концу. Вначале христианство было religio illicita - запрещенной религией, гонимой властями; и сегодня гонения уже не являются только историческим фактом. Быть может, за тридцатилетие между 1918 и 1948 гг. погибло за веру больше христиан, чем за триста лет, последовавших за распятием Христа.

 

    Члены Православной церкви ощущают это с особенной остротой, потому что в подавляющем большинстве они вплоть до совсем недавнего времени жили под властью антихристианского коммунистического режима. Первый период христианской истории - от дня Пятидесятницы до обращения Константина - особенно значим для современного православия.

 

    "И внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились; и явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святого" (Деян 2:2-4). Так началась история христианской церкви - с нисхождения Святого Духа на апостолов в Иерусалиме во время праздника Пятидесятницы. В тот же день после проповеди св. Петра приняли крещение три тысячи мужчин и женщин и образовалась первая христианская община Иерусалима.

 

    Вскоре члены Иерусалимской церкви разбрелись по миру в результате гонений, последовавших за гибелью св. Стефана. Христос велел: "Итак, идите, научите все народы" (Мф 28:19). Повинуясь этой заповеди, они проповедовали везде, куда бы ни приходили: сперва евреям, но вскоре и неевреям тоже. Некоторые эпизоды этих апостольских странствий увековечил св. Лука в Деяниях, другие сохранило церковное предание. За поразительно короткий срок небольшие христианские общины распространились по всем крупным городским центрам Римской империи и даже за ее пределами.

 

    Империя, по которой странствовали эти первые миссионеры, была - особенно в восточной части - империей городов. Этот факт предопределил административное устройство первоначальной церкви. Основной структурной единицей была городская община, управляемая епископом; в помощь епископу предавались пресвитеры (священники) и диаконы. Сельская округа подчинялась церкви города. Эта модель, с характерным трехсторонним служением - епископов, пресвитеров и диаконов - утвердилась в некоторых местностях уже к концу I в. Это явствует из семи коротких посланий, написанных св. Игнатием, епископом Антиохии, около 107 г. на пути в Рим, где ему предстояла мученическая смерть. Игнатий придает особое значение двум вещам: власти епископа и евхаристии. Он рассматривает церковь как иерархический и одновременно сакраментальный организм. "Епископ каждой церкви, - пишет Игнатий, - председательствует на месте Бога". "Без епископа никто не делай ничего, относящегося до церкви... Где будет епископ, там должен быть и народ, так же как где Иисус Христос, там и кафолическая церковь". Первой и главной обязанностью епископа является служение евхаристии - "этого врачевства бессмертия"[3].

 

    Сегодня люди склонны представлять себе церковь как некую всемирную организацию, в которой каждая местная община составляет часть более обширного и всеохватного целого. Игнатий смотрел на церковь иначе. Для него поместная церковь есть Церковь. В церкви он видит евхаристическое собрание, которое осуществляет свою истинную природу только в праздновании вечери Господней, в принятии тела и крови Христовых в таинстве. Но евхаристия может совершаться только местным образом - в каждой отдельной общине, собравшейся вокруг своего епископа; и во всяком местном совершении евхаристии присутствует всецелый Христос, а не часть Его. Поэтому каждая община, совершающая евхаристию воскресенье за воскресеньем, есть Церковь во всей ее полноте.

 

    Учение Игнатия неотъемлемо от православной традиции. Православие продолжает видеть в церкви евхаристическое собрание, чья внешняя организация, при всей ее важности, вторична по отношению к ее внутренней сакраментальной жизни. Православие по-прежнему делает упор на центральном значении местных общин в структуре церкви. Кто присутствовал на православной архиерейской литургии[4], когда епископ в начале службы стоит в середине храма, окруженный паствой, - для того выраженное Игнатием Антиохийским представление о епископе как об объединяющем центре местной общины обретает особенную жизненность.

 

    Но помимо местной общины существует также более широкое единство церкви. Этот второй аспект разрабатывался в трудах другого епископа-мученика - св. Киприана Карфагенского (+ 258). Киприан считал, что все епископы разделяют единый епископат, однако, разделяют таким образом, что каждый владеет не частью, а целым. "Епископат, - пишет Киприан, - есть единое целое, которым вполне обладает каждый епископ. Так и церковь есть единое целое, хотя она распространяется вширь во множество церквей по мере возрастания своей плодовитости"[5]. Есть много церквей, но только одна Церковь; много episcopi, но лишь один епископат.

 

    В первые три столетия церковной истории было много других христиан, которые, подобно Игнатию и Киприану, окончили жизнь мученически. Конечно гонения часто имели местный характер и продолжались недолго. Но хотя в течение длительных периодов римские власти относились к христианству достаточно терпимо, угроза гонений сохранялась всегда, и христиане знали, что в любой момент она может стать реальностью. Идея мученичества занимала центральное место в духовной жизни ранних христиан. Для них церковь стояла на крови - не только крови Христа, но и крови мучеников. В позднейшие века, когда церковь "институировалась" и более не подверглась гонениям, идея мученичества не исчезла, но облеклась в другие формы: так, монашеская жизнь часто рассматривается у греческих авторов как равнозначная мученичеству. Сходный подход наблюдается и на Западе: возьмем, к примеру, кельтский текст - ирландскую гомилию VII в., где аскетическая жизнь уподобляется мученическому пути:

Итак, есть три разновидности мученичества, которые засчитываются человеку как Крест: белое мученичество, зеленое мученичество и красное мученичество. Белое мученичество состоит в отречении от всего, что любит человек, ради Господа... Зеленое мученичество состоит в том, чтобы постом и трудом освободиться от злых желаний и нести бремя покаяния. Красное мученичество состоит в несении Креста, или в том, чтобы принять смерть ради Господа.

    На протяжении долгих эпох христианской истории перспектива красного мученичества оставалась далекой, а преобладали белая и зеленая форма мученичества. Однако были и такие времена - прежде всего в нашем столетии, - когда православные и другие христиане вновь оказались призванными к мученичеству крови.

 

    Для епископов, разделяющих, как подчеркивает Киприан, единый епископат, не было ничего естественнее, чем собираться на соборы для обсуждения общих проблем. Православие всегда подчеркивало важность роли, какую играют соборы в жизни церкви. В православии собор считается высшим органом, посредством которого Богу угодно направлять свой народ, а кафолическая церковь рассматривается как по сути своей соборная церковь. (В русском языке само прилагательное "соборный" имеет двойное значение: "всеобщий" и "относящийся к собору"; а соответствующее существительное "собор" означает как "церковь", так и "совет, собрание".) В церкви нет ни диктатуры, ни индивидуализма, но пребывает гармония и единодушие. Ее члены свободны, но не обособлены, ибо они соединены в любви, вере и общении в таинствах. Собор воплощает в жизнь эту идею гармонии и свободного согласия. На подлинном соборе ни один его участник не навязывает своей воли другим, но каждый советуется с остальными, и таким образом все вместе свободно приходят к общему мнению. Собор есть живое воплощение сущностной природы церкви.

 

    Первый собор в истории церкви описан в Деяниях апостолов, гл. 15. Он состоялся в Иерусалиме, куда собрались апостолы для решения вопроса, в какой мере на новообращенных из неевреев должен распространяться Закон Моисея. Придя к общему согласию, апостолы высказываются в терминах, которые при иных обстоятельствах могли бы показаться претенциозными: "Угодно Святому Духу и нам..." (Деян 15:28). Позднейшим соборам тоже случалось высказываться с той же уверенностью в себе. Отдельный человек может колебаться, позволено ли ему сказать: "Угодно Святому Духу и мне; но когда члены церкви собираются на собор, они вместе вправе претендовать на авторитетность, которой ни один из них не обладает в индивидуальном порядке.

 

    Иерусалимский собор, собравший руководителей всей церкви, явился исключительным событием, равного которому не было вплоть до Никейского собора 325 г. Но ко времени Киприана стало почти обычным созывать поместные соборы, в которых принимали участие все епископы определенной гражданской провинции Римской империи. Поместный собор обычно собирался в столице провинции, под председательством столичного епископа, который именовался митрополитом. К середине III в. соборы стали решать более широкий круг вопросов, и в их работе участвовали епископы уже не одной, а нескольких гражданских провинций. Такие более широкие собрания имели обыкновение проходить в крупнейших городах империи, вроде Александрии или Антиохии. В результате епископы некоторых крупных городов начали по своему влиянию превосходить провинциальных митрополитов. Но к тому времени статус этих крупнейших епископских кафедр еще не был определен. Несмотря на постоянное расширение соборов на протяжении всего III в., этот процесс тоже не достиг логического завершения: за исключением апостольского собора, до сих пор созывались только поместные соборы. Они отличались большей или меньшей представительностью, но не были "всеобщими", то есть объединяющими епископов всего христианского мира и могущими выступать от имени всей церкви.

 

    В 312 г. произошло событие, кардинально изменившее внешнее положение церкви. Когда император Константин вместе с армией совершал поход по территории нынешней Франции, он взглянул на небо и увидел у солнца световой крест, а рядом надпись: "Сим побеждай". Под действием этого видения Константин стал первым Римским императором, принявшим христианскую веру. В тот день была приведена в движение цепь событий, которая положила конец первому периоду церковной истории и привела к созданию Византийской христианской империи.

 

[2]Цитир. по журналу Orthodox Life (Jordanville, N.Y. 1959), № 4, pp. 30-31.

[3]Посл.к магнезийцам,VI, 1; Посл. к смирнянам, VIII, 1 и 2; Посл. к эфесяпам, XX, 2 (цитир. по изд.: Раннехристианские церковные писатели, Москва, СП "Интербук", 1990. - Прим. пер.).

[4]Литургия - общее служение, на котором совершается евхаристия.

[5]О единстве Церкви, 5.

 

 


 ВИЗАНТИЯ, I: ЦЕРКОВЬ ЭПОХИ СЕМИ СОБОРОВ

 

 

Все исповедуют, что есть семь святых и Вселенских Соборов, и они суть семь столпов веры Слова Божьего, на которых Он воздвиг Свое святое жилище - Кафолическую и Вселенскую Церковь.

Иоанн II, митрополит Руси (1080-1089)

Учреждение имперской церкви

    Правление Константина явилось водоразделом в истории церкви. С обращением императора эпоха мученичества и гонений закончились, а церковь из катакомбной сделалась имперской. Первым важнейшим следствием Константинова видения стал так называемый Миланский эдикт, изданный в 313 г., которым Константин и его соправитель император Лициний официально провозглашали терпимость по отношению к христианской вере. И хотя на первых порах речь шла всего лишь о терпимости, Константин очень скоро дал понять, что намерен благоприятствовать христианству более, чем какой-либо другой разрешенной религии в Римской империи. Спустя пятьдесят лет после смерти Константина император Феодосий довел эту политику до логического завершения: он в законодательном порядке провозгласил христианство не просто привилегированной, но единственной признанной религией империи. Отныне церковь получила официальный статус. "Вам недолжно быть", - заявляли некогда христианам римские власти. Теперь настала очередь язычества подвергнуться гонениям.

 

    Константинове видение Креста еще при жизни императора имело два последствия, важных для дальнейшей истории христианского мира. Во-первых, в 324 г. Константин принял решение перенести столицу Римской империи на восток от Италии, на берега Босфора. Здесь, на месте греческого города Византия, он выстроил новую столицу, назвав ее по своему имени Константинополем. Мотивы переноса столицы имели отчасти экономический и политический, но также и религиозный характер: древний Рим слишком тесно ассоциировался с язычеством, чтобы сделаться центром замышляемой Константином христианской империи. В новом Риме дело обстояло совсем иначе: после торжественного освящения города в 330 г. император своим постановлением запретил совершать в Константинополе какие-либо языческие обряды. Новой столице Константина суждено было сыграть решающую роль в истории православия.

 

    Во-вторых, именно Константин созвал в 325 г. первый всеобщий, или Вселенский, собор христианской церкви в Никее. Коль скоро Римская империя должна была стать христианской империей, Константин желал видеть ее прочно утвержденной на единой православной вере. Задачей Никейского собора было установление содержания этой веры. Ничто не символизирует с большей ясностью новые отношения между церковью и государством, чем внешние обстоятельства созыва Никейского собора. Председательствовал сам император - "словно небесный посланец Бога", по выражению одного из участников собора, Кесарийского епископа Евсевия. По завершении собора епископы были приглашены на обед к императору. "Обстановка пира была великолепна сверх всякого описания, - сообщает Евсевий (склонный выражаться подобным образом). - Отряды телохранителей и другие войска стояли возле входа во дворец с обнаженными мечами, и через их скопление служители Божьи без страха проследовали во внутренние помещения императорских покоев. Одни разместились за столом рядом с самим императором, другие возлегли на противоположной стороне. Можно было бы принять эту картину за образ Царства Божьего, причем явленный скорее во сне, нежели в действительности"[2]. Положение разительно из- менилось с тех пор, как при Нероне сжигали христиан, дабы живые факелы по ночам освещали императорский сад. Никея стала первым из семи Вселенских соборов, которым, как и городу Константина, суждено было сыграть решающую роль в истории православия.

 

    Три события - Миланский эдикт, основание Константинополя и Никейский собор - знаменуют наступление эпохи главенства церкви.

Первые шесть соборов (325-681)

 

    Жизнь церкви в ранневизантийский период определялась семью Вселенскими соборами. Эти соборы выполнили двойную задачу. Во-первых, они прояснили и четко установили внешнюю организационную структуру церкви, определив статус пяти крупнейших престолов, или патриархатов, сложившихся в предшествующую эпоху. Во-вторых (что важнее), соборы раз и навсегда утвердили учение церкви об основополагающих догматах христианской веры - о Троице и воплощении. Все христиане усматривали в этих догматах "тайну", запредельную человеческому разумению и невыразимую человеческим языком. Формулируя соборные определения, епископы отнюдь не воображали, будто разъяснили тайну; они только старались исключить некоторые ложные способы говорить и мыслить об этих вещах. Дабы предостеречь народ Божий от заблуждения и ереси, они воздвигали ограду вокруг тайны; и этим дело ограничивалось.

 

    Соборные дискуссии порой казались абстрактными и не связанными с реальной жизнью; однако их воодушевляла вполне практическая цель: спасение человечества. Согласно учению Нового Завета, человечество отделено от Бога грехом и не может собственными силами сломать стену отчуждения, воздвигнутую его собственной греховностью. Тогда инициативу взял на себя Бог: Он стал человеком, был распят и воскрес, тем самым освободив человечество от уз греха и смерти. Такого ядро христианского провозвестия, и задача соборов - стоять на его страже. Ереси опасны и заслуживают осуждения потому, что они подрывают учение Нового Завета и воздвигают преграду между Богом и людьми, воспрещая людям достигнуть полноты спасения.

 

    Св. Павел выражает это провозвестие об искуплении в терминах участия. Христос участвует в нашей нищете, чтобы мы могли участвовать в изобилии Его божества: Господь Иисус Христос, "будучи богат, обнищал ради вас, дабы вы обогатились Его нищетою" (2 Кор 8:9). В Евангелии от Иоанна та же идея выражена несколько иначе. Христос утверждает, что дал ученикам приобщиться к божественной славе, и молится о том, чтобы они могли достигнуть единения с Богом: "И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им: да будут едино, как Мы едино. Я в них, и Ты во Мне; да будут совершены во едино" (Ин 17:22-23). Греческие отцы поняли этот и сходные тексты буквально и дерзнули говорить об "оббжении" (по-гречески theosis) человеческой природы. Коль скоро человеческие существа призваны участвовать в божественной славе, - рассуждали отцы, - коль скоро они должны быть "едино" с Богом, это значит, что они должны быть "обожены": люди призваны по благодати стать тем, что Бог есть по природе. В соответствии с этим св. Афанасий подытоживает смысл Воплощения в следующей формуле: "Бог стал человеком, дабы человек мог стать богом"[3].

 

    Но если такое "становление богом", такое "обожение" (theosis) возможно, то Христос Спаситель должен быть вполне человеком и в то же время вполне Богом. Никто, кроме Бога, не в силах спасти человечество; значит, если Христос спасает, Он должен быть Богом. Но только если Он вполне человек, как мы, - только тогда мы можем быть причастны к тому, что Он сделал для нас. Воплощенный Христос, с Его божественной и человеческой природами, стал посредником между Богом и человечеством. "Отныне будете видеть небо отверстым, - обещает Господь, - и Ангелов Божиих восходящих и нисходящих к Сыну Человеческому" (Ин 1:51). Не только ангелы могут использовать эту лестницу, но и люди.

 

    Христос должен быть всецело Богом и всецело человеком. Любая ересь подрывает одну из частей этого жизненно важного тезиса. Либо Христа изображали меньшим, нежели Бог (арианство), либо так отделяли Его человечество от божества, что превращали Христа в две личности вместо одной (несторианство), либо представляли не подлинно человеком (монофизитство, монофелитство). Каждый Вселенский собор отстаивал данный тезис. Первые два собора, состоявшиеся в IV в., сосредоточили внимание на первой его части (согласно которой Христос должен быть всецело Богом) и сформулировали догмат о Троице. Следующие четыре собора, созывавшиеся в V, VI и VII вв., обратились ко второй части (полноте человеческой природы Христа), а также попытались показать, каким образом человечество и божество могут соединяться в одной личности. Седьмой вселенский собор, защитивший святые иконы, на первый взгляд кажется стоящим особняком; однако в конечном счете он, как и первые шесть соборов, толкует о воплощении и человеческом спасении.

 

    Главным делом Никейского собора 325 г. было осуждение арианства. Александрийский священник Арий утверждал, что Сын ниже Отца, и, проводя разграничительную линию между Богом и творением, помещал Сына среди творений - как высшее из них, но все же творение. Несомненно, Арием руководило желание защитить единственность и трансцендентность Бога; но из его учения о том, что Христос меньше Отца, следовала невозможность нашего человеческого обожения. Ответ собора гласил, что только если Христос есть поистине Бог, Он может воссоединить нас с Богом, ибо один лишь Бог способен открыть людям путь к единению. Христос "единосущен" (homoousios) Отцу. Он есть не полубог и не высшая тварь, а Бог в том же смысле, в каком Отец есть Бог. Как сказано в Никейском символе веры: "Бог истинный от Бога истинного, рожденный, не сотворенный, единосущный Отцу".

 

    Никейский собор рассмотрел также вопросы видимой организации церкви, выделив три главных центра: Рим, Александрию и Антиохию (канон VI). Он также постановил, что Иерусалимский престол хотя и остается в подчинении митрополиту Кесарии, но в отношении чести следует непосредственно за этими тремя (канон VII). Константинополь, естественно, не упоминается, так как официальное открытие новой столицы состоялось лишь пятью годами позже. Как и ранее, он оставался в ведении митрополита Гераклеи.

 

    Дело Никейского собора продолжил Второй вселенский собор, состоявшийся в Константинополе в 381 г. Этот собор расширил и усовершенствовал Никейский символ веры, в частности, он развил учение о Святом Духе[4], который признавался Богом так же, как Отец и Сын: "От Отца исходящий, с Отцом и Сыном споклоняемый и сославимый". Собор также внес поправки в положения шестого никейского канона. Теперь уже было невозможно игнорировать положение Константинополя как новой столицы империи, поэтому ему было отведено второе место - после Рима, но прежде Александрии: "Епископ Константинополя имеет преимущество в чести после епископа Рима, ибо Константинополь есть Новый Рим" (канон III).

 

    За соборными определениями стояла работа богословов: именно они оттачивали формулы, употребляемые соборами. Величайшей заслугой св. Афанасия Александрийского было развертывание всех внутренних содержаний ключевого термина Никейского символа: homoousios- единый по сущности и субстанции, единосущный. Дело Афанасия дополнили три каппадокийских отца: свв. Григорий Назианзин, известный в Православной церкви как Григорий Богослов (329-390?), Василий Великий (330?-379) и его младший брат Григорий Нисский (+ 394). Если Афанасий подчеркивал божественное единство - единосущность Отца и Сына, - то каппадокийцы делали упор на троичность Бога: Отец, Сын и Святой Дух суть три лица (hypostasis). Сохранив тонкое равновесие между троичностью и единством, они вложили всю полноту смысла в классическую итоговую формулу тринитарного догмата: три лица в единой сущности. Никогда раньше и никогда позже церковь не имела четырех богословов подобного уровня в одном поколении.

 

    После 381 г. арианство перестало быть актуальной проблемой, сохранившись разве что в некоторых областях Западной Европы. Спорный аспект деятельности собора отразился в его третьем каноне, которым равно были недовольны и Рим, и Александрия. Старый Рим негодовал: когда наступит конец притязаниям Константинополя? Не посягнет ли он вскоре и на первое место? Тогда Рим решил игнорировать обидный канон, и вплоть до Латеранского собора (1215) он формально не признавал притязаний Константинополя на второе место (в ту пору Константинополь находился в руках крестоносцев и под управлением латинского патриарха). Но спорный канон в равной степени стал вызовом и для Александрии, до сих пор занимавшей на Востоке первое место. Последующие семь лет свидетельствуют об остром конфликте между Константинополем и Александрией, в котором победа порой переходила на сторону последней. Первым крупным успехом александрийцев стал "собор под дубом", где Феофил Александрийский добился низложения и ссылки Константинопольского епископа св. Иоанна Златоуста (334Р-407). Будучи красноречивым и пламенным оратором - его проповеди продолжались по часу и более! - Иоанн в популярной форме излагал богословские идеи Афанасия и каппадокийцев. Человек строгой и суровой жизни, он воодушевлялся горячим сочувствием к беднякам и страстным стремлением к социальной справедливости. Из всех отцов он, пожалуй, наиболее любим и наиболее читаем среди православных.

 

    Второй крупный успех александрийцев связан с именем племянника и последователя Феофила, св. Кирилла Александрийского (+ 444). Кирилл был инициатором низложения другого Константинопольского епископа, Нестория, и созыва Третьего вселенского собора в Эфесе (431). Но в Эфесе на карту было поставлено нечто большее, чем соперничество двух престолов. На соборе вновь остро встали вероучительные вопросы, горячо актуальные с 381 г.; только теперь в центре внимания оказалась не Троица, а личность Христа. Кирилл и Несторий соглашались в том, что Христос есть вполне Бог, один из Троицы; но они расходились в способе описания Его человечества и в истолковании соединения божественной и человеческой природ в одном лице. Фактически Кирилл и Несторий представляли две разные богословские школы, или традиции. Несторий, воспитанный в духе Антиохийской школы, признавал целостность человечества Христа, но так резко подчеркивал различие между человеческой и божественной природами во Христе, что рисковал прийти к утверждению о двух лицах, сосуществующих в одном теле. Кирилл как выразитель противоположной александрийской традиции отправлялся скорее от единства личности Христа, чем от различия в Нем человеческой и божественной природ, и говорил о человечестве Христа менее экспрессивно, чем антиохийцы. Каждый из этих подходов при несоблюдении меры грозил привести к ереси, но церковь нуждалась в них обоих для того, чтобы сохранить равновесие в изображении всецелого Христа. Для христианского мира стал трагедией тот факт, что обе школы вместо того, чтобы уравновешивать друг друга, вступили в конфликт.

 

    Несторий ускорил столкновение, отказавшись именовать деву Марию "Богоматерью" (Theotokos). Такое именование уже было принято в народном благочестии, но Несторию казалось, что в нем смешивается человечество Христа и Его божество. Он утверждал, что Мария (и здесь очевиден антиохийский "сепаратизм" Нестория) может зваться только "матерью Человека" или, в крайнем случае, "матерью Христа": ведь она - мать только человеческой природы Христа, но не Его божества. Кирилл при поддержке собора отвечал евангельской цитатой: "Слово стало плотию" (Ин 1:14). Мария - мать Бога, ибо "она родила Слово Божье, ставшее плотью". Рожденный от Марии - не человек, соединившийся с Богом, а единая и нераздельная Личность, Бог и Человек одновременно. Имя Theotokos сохраняет единство личности Христа: отрицать за Марией право на такое именование - значит разделять надвое воплощенного Христа, разрушать мост между Богом и человечеством и воздвигать в самой личности Христа разделяющую стену. Итак, в Эфесе речь шла не только о терминах, но и о самом провозвестии спасения. Так же как в тринитарном догмате первенство отводится термину homoousios, в догмате о воплощении первенство принадлежит термину Theotokos.

 

    Александрия выиграла и другое сражение - на втором Эфесском соборе в 449 г. Но здесь - это чувствовалось многими в христианском мире - александрийцы зашли слишком далеко. Преемник Кирилла, Диоскор Александрийский, настаивал на том, что во Христе присутствует лишь одна природа (physis). Спаситель - из двух природ, но после воплощения в Нем пребывает лишь одна - "единая воплощенная природа Бога Слова". Такова позиция, обычно именуемая "монофизитской". Правда, уже Кирилл употреблял подобные выражения, но Диоскор опустил те уравновешивающие положения, которые ввел Кирилл в 433 г. как уступку антиохийцам. Многим казалось, что Диоскор отрицает целостность человечества Христа, хотя это почти наверняка несправедливо по отношению к его позиции.

 

    Только двумя годами позже, в 451 г., император Марциан созвал епископов в Халкидон на собор, который в Византийской церкви и на Западе считается Четвертым вселенским собором. Теперь маятник вновь качнулся в сторону антиохийцев. Осудив монофизитскую позицию Диоскора, собор провозгласил, что Христос есть единая и нераздельная Личность. Не только в Нем пребывают две природы, но и Он - в двух природах. Епископы одобрили томос Римского папы св. Льва Великого (+ 461), где ясно утверждалось различие между двумя природами и в то же время подчеркивалось единство личности Христа. В своем вероопределении собор утвердил исповедание "одного и того же Сына, совершеннейшего в Божестве и совершеннейшего в человечестве, истинного Бога и истинного Человека ... в двух естествах неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно познаваемого, так что соединением нисколько не нарушается различие двух естеств, но тем более сохраняется свойство каждого естества и соединяется в одно лицо и в одну ипостась". Отметим, что Халкидонское определение направлено не только против монофизитов ("в двух естествах неслитно, неизменно"), но и против последователей Нестория ("одного и того же Сына... нераздельно, неразлучно").

 

    Но Халкидон означал поражение не только александрийского богословия: он означал также поражение Александрии в ее притязаниях на первенство среди восточных христиан. Канон XXVIII Халкидонского собора подтвердил канон III собора в Константинополе, закрепившего за Новым Римом второе место - сразу после старого Рима. Папа Лев отверг этот канон, но Восток с тех самых пор признает его действительным. Собор также изъял Иерусалим из юрисдикции Кесарии, предоставив ему пятое место среди главных христианских престолов. Отныне была установлена система, известная среди православных под именем пентархии. Согласно ей, пять крупнейших церковных кафедр пользовались в церкви особым почитанием, причем в отношении них был принят определенный порядок старшинства: Рим, Константинополь, Александрия, Антиохия, Иерусалим. Все пять, как считалось, были основаны апостолами. Первые четыре престола находились в крупнейших городах Римской империи, пятый был причислен к ним потому, что в Иерусалиме Христос принял крестную смерть и воскрес. Епископ каждого из названных городов получил титул патриарха. Пять патриархатов разделили между собой юрисдикцию над всем известным тогда миром, за исключением Кипра: остров получил независимость по решению Эфесского собора и с тех пор сохранял самоуправление.

 

    Говоря о православной концепции пентархии, нужно избегать двух возможных недоразумений. Во-первых, система патриархов и митрополитов принадлежит к сфере церковной организации. Но если взглянуть на церковь не с позиций церковного порядка, а с точки зрения божественного права, то всех епископов надлежит признать равными, независимо от величия или малости вверенного их управлению города. Все епископы равно суть наследники апостолов, все обладают равной сакраментальной и вероучительной властью. При обсуждении доктринальных вопросов недостаточно, чтобы патриарх высказал свое мнение: всякий епархиальный архиерей имеет право присутствовать на общем соборе, брать слово и голосовать. Система пентархии отнюдь не подрывает существенное равенство епископов и не лишает местные общины того значения, какое приписывает им Игнатий.

 

    Во-вторых, православные верят, что среди пяти патриархов папа занимает особое место. Православная церковь не признает доктрины папской власти, развитой в документах Ватиканского собора 1870 г.; но в то же время православные не отрицают за святым и апостольским престолом Рима первенства чести, а также (с определенными оговорками) права принимать апелляции от всех частей христианского мира. Подчеркнем, что речь идет о "первенстве", а не "превосходстве". Православие видит в папе епископа, "председательствующего в любви" (если воспользоваться выражением св. Игнатия). С точки зрения Православной церкви, ошибка Рима в том, что такое первенство или "председательство" в любви он обратил в превосходство внешней власти и юрисдикции.

 

    Первенство Рима обусловлено тремя причинами. Во-первых, в Риме свв. Петр и Павел приняли мученическую смерть, а до того (св. Петр был епископом. Православная церковь считает Петра первым среди апостолов. Вспомним о знаменитых "Петровых текстах" Евангелий: Мф 16:18-19; Лк 22:32; Ин 21:15-17, - хотя православные богословы понимают их несколько иначе, нежели современные римско-католические комментаторы. И хотя многие православные богословы могли бы возразить, что не только епископ Рима, но все епископы являются наследниками Петра, все же большинство признает, что Римский епископ - наследник Петра в особом смысле. Во-вторых, первенство Рима объясняется его положением в империи: Рим был столицей, главным городом древнего мира, и в некоторой степени остался им даже после основания Константинополя. В-третьих, хотя и были случаи, когда папы впадали в ересь, в целом в течение первых восьми столетий церковной истории Римский престол отличался чистотой веры. Другие патриархаты могли колебаться во время крупных доктринальных споров, но Рим чаще всего стоял твердо. Подвергаясь жестокому давлению в ходе борьбы с еретиками, христианский народ знал, что может с доверием обратиться к папе. Не только епископ Рима, но всякий епископ поставлен Богом в качестве учителя веры; но поскольку Римский престол на практике сохранял истину веры в особенной чистоте, именно к нему чаще всего обращались за наставлением в первые века истории церкви.

 

    Тем не менее в отношении папы справедливо то же, что было сказано в отношении патриархов: первенство Рима не упраздняет сущностного равенства епископов. Папа - первый из епископов церкви, но первый среди равных.

 

    Эфес и Халкидон стали твердыней православия - но и камнем преткновения. Ариане постепенно примирились с церковью и более не угрожали расколом. Но до сего дня христиане, принадлежащие к Церкви Востока (и часто неверно именуемые несторианами), не признают решений Эфесского собора и полагают неправильным именовать Деву Марию " Theotokos"; а нехалкидониты до сего дня следуют монофизитскому учению Диоскора, отвергая Халкидонское определение и томос папы Льва. Церковь Востока почти целиком пребывала вне пределев Византийской империи, и о ней в византийской истории мало слышно. А вот значительное число нехалкидонитов, особенно в Египте и Сирии, были подданными императора. Неоднократные попытки вернуть их к общению с Византийской церковью успеха не имели. Как это часто бывает, богословские расхождения усугубились культурной и национальной напряженностью. Египет и Сирия, где преобладало негреческое по языку и этническим корням население, тяготилось властью греческого Константинополя как в религиозных, так и в культурных вопросах. Так церковный раскол был углублен политическим сепаратизмом. Если бы не эти вне-богословские факторы, обе стороны, быть может, и достигли бы богословского взаимопонимания после Халкидона. Многие современные исследователи склоняются к мысли, что расхождения между "халкидонитами" и "нехалкидонитами" в основном имеют терминологический, а не богословский характер. По-разному понимая термин "природа" (physis), обе стороны стремятся выразить одну и ту же основополагающую истину: Христос Спаситель - полностью Бог и полностью Человек, и тем не менее Он есть одна личность, а не две.

 

    Халкидонское определение дополнили два позднейших собора, оба состоявшиеся в Константинополе. Пятый вселенский собор (553) перетолковал решения Халкидона в александрийском духе и попытался в более конструктивных терминах показать, как именно две природы Христа соединяются в одно лицо. Шестой вселенский собор (680-681) осудил ересь монофелитов, утверждавших, что, коль скоро Христос есть одна личность (хотя и в двух природах), Он обладает лишь одной волей. Ответ собора гласил, что если у Христа две природы, то и воли тоже две. Было верно почувствовано, что монофелиты посягают на полноту человечества Христа: ведь человеческая природа без человеческой воли неполна, остается пустой абстракцией. Коль скоро Христос есть Человек истинный, как и Бог истинный, Он должен обладать как божественной, так и человеческой волей[5].

 

    В течение пятидесяти лет, предшествовавших созыву Шестого вселенского собора, Византия вынуждена была противостоять внезапной и грозной опасности: распространению ислама. Самым поразительным в мусульманской экспансии была ее быстрота. Когда в 632 г. пророк умер, его власть едва выходила за пределы Хиджаза. Но в течение последующих пятнадцати лет арабские последователи Мохаммеда захватили Сирию, Палестину и Египет; через пятьдесят лет они уже стояли под стенами Константинополя и чуть не взяли его; а через сто лет прошли через всю Северную Африку, захватили Испанию и вынудили Западную Европу отстаивать свое существование в битве при Пуатье. Арабское нашествие сравнивали с "центробежным взрывом, от которого во всех направлениях устремились небольшие конные отряды в поисках пищи, добычи, территорий. Прежние империи оказались не в силах противостоять им". Христианский мир уцелел, но лишь ценой чрезвычайных усилий. Византия утратила свои восточные владения, и три патриархата - Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский - оказались под властью неверных. Отныне у Константинопольского патриархата не осталось соперников в восточно-христианской империи. С тех пор Византия то и дело подвергалась набегам мусульман, и хотя ей удалось продержаться еще восемь столетий, в конце концов ее сопротивление было сломлено.

Святые иконы

 

    Споры о личности Христа не прекратились после собора 681 г., но продолжились в иной форме в VIII и IX вв. Борьба развернулась вокруг святых икон - изображений Христа, Богоматери и святых, - которые держались и почитались как в храмах, так и в домах верующих. Иконоборцы с подозрением относились к любым изображениям людей и Бога и требовали уничтожить иконы. Противоположная сторона - иконопочитатели - напротив, горячо отстаивала место икон в жизни церкви. Этот спор был не просто конфликтом двух концепций христианского искусства. Речь шла о более глубоких вещах: о характере человеческой природы Христа, о христианском отношении к этой природе и об истинном смысле искупления.

 

    Не исключено, что иконоборцы испытали внешнее воздей- ствие иудейских и мусульманских идей. Знаменательно, что за три годадо первой вспышки иконоборчества в Византии мусульманский халиф Иезид повелел уничтожить все иконы в пределах своих владений. Но иконоборчество не было просто импортировано извне: внутри самого христианства всегда существовала "пуританская" точка зрения, осуждавшая почитание икон, так как в любых зримых изображениях ей мерещилось скрытое идолопоклонство. Когда императоры Исаврийской династии начали наступление на иконы, они получили мощную поддержку внутри церкви.

 

    Иконоборческая смута, продолжавшаяся около 120 лет, пережила два этапа. Первый этап начинается в 726 г., когда Лев III начал наступление на иконы, и заканчивается в 780 г., с прекращением преследований при императрице Ирине. Позиция иконопочитателей была поддержана Седьмым и последним вселенским собором (787), состоявшимся, как и Первый собор, в Никее. Собор провозгласил, что иконы следует держать в храмах и домах с тем же относительным почитанием, какое выказывается другим материальным символам, например, "честному и животворящему Кресту" или Евангелию. Второй этап иконоборчества открывает Лев V Армянин в 815г., а прекращает в 843 г. другая императрица, Феодора, при которой иконопочитание опять восстанавливается, и теперь уже навсегда. Заключительная победа святых икон в 843 г. известна под именем "торжества православия" «и празднуется специальным богослужением в "неделю торжества православия" - первое воскресенье Великого поста. Главным защитником икон на первом этапе иконоборческой смуты был св. Иоанн Дамаскин (675-749), а на втором этапе - св. Феодор Студит (759-826). Иоанн мог действовать с большей свободой, так как проживал на территории, подвластной мусульманскому правителю, в недосягаемости для византийских властей. То был не последний раз, когда ислам непреднамеренно выступал в качестве защитника православия.

 

    Одна из отличительных черт православия - то значение, какое в нем придается иконам. Сегодняшний православный храм полон икон: алтарь отделяется от основного помещения церкви перегородкой с иконами (иконостасом), другие иконы размещены по периметру храма. Стены тоже могут быть покрыты фресковыми или мозаичными изображениями. Православный верующий простирается ниц перед иконами, целует их и возжигает перед ними свечи. Священник окуривает иконы ладаном и выносит их во время процессий. Что означают все эти жесты и действия? Что означают сами иконы, и почему Иоанн Дамаскин вкупе с другими их защитниками считал их столь важными?

 

    Мы рассмотрим сперва обвинение в идолопоклонстве, возводимое иконоборцами на иконопочитателей, затем - позитивное значение икон как средств наставления, и наконец, их вероучительное значение.

 

    1. Обвинение в идолопоклонстве. Когда православный христианин целует икону или простирается перед нею ниц, он отнюдь не совершает грех идолопоклонства. Икона - не идол[6], а символ; выказываемое образам почитание обращено не на камень, дерево или краски, а на изображенное лицо. На это указывал Леонтий Неаполитанский (+ ок. 650) еще до начала иконоборческой смуты:

Мы служим не природе дерева, а поклоняемся и служим Тому, Кто был распят на Кресте... Когда две перекладины Креста соединены вместе, я почитаю их ради Христа, на Кресте распятого; когда же они разъединены, я выбрасываю их и сжигаю[7].

    Поскольку иконы - лишь символы, православные не служат им, а почитают их. Иоанн Дамаскин тщательно различает относительность почитания, выказываемого материальным символам, и абсолютность служения, подобающего одному лишь Богу.

 

    2. Иконы составляют часть учения церкви. Иконы, по словам Леонтия, суть "открытые книги, призванные напоминать нам о Боге"[8]. Они служат одним из средств, применяемых церковью для научения нас вере. У кого недостает учености или досуга, чтобы изучать труды богословов, тому достаточно войти в храм, чтобы увидеть представленными на стенах все таинства христианской религии. Если язычник попросит тебя показать свою веру, говорили иконопочитатели, возьми его в храм и поставь перед иконами. Таким образом, иконы составляют часть Священного предания.

 

    3. Вероучителъное значение икон. Здесь мы касаемся самого существа иконоборческой смуты. Допустим, иконы - не идолы; допустим, они полезны для наставления. Но необходимы ли они - или просто позволительны? Действительно ли сущностно важно иметь иконы? Иконопочитатели отвечают: да, важно, ибо иконы хранят истину и полноту догмата о воплощении. Иконоборцы и иконопочитатели согласны в том, что Бога нельзя представить в Его вечной природе: "Бога не видел никто никогда" (Ин 1:18). Но с точки зрения иконопочитателей, воплощение сделало возможным религиозное изобразительное искусство: Бог может быть изображен, потому что стал человеком и облекся плотью. Иоанн Дамаскин доказывает: возможно изготовить материальный образ Того, Кто воплотился в материальном теле:

Прежнего Бога, бестелесного и неописуемого, вовсе нельзя было изобразить. Но теперь, когда Бог явился во плоти и жил среди людей, я изготовляю образ Бога видимого. Я служу не материи, а Творцу материи, сделавшемуся материальным ради меня и соблаговолившему обитать в материи, дабы через нее совершить мое спасение. И не перестану почитать материю, через которую соделалось мое спасение[9].

    Отвергая изображения Бога, иконоборцы не вполне отдавали себе отчет в сущности воплощения. Подобно всем пуританам, они впадали в своего рода дуализм, когда усматривали в материи нечто оскверняющее, а потому стремились освободить религию от любых соприкосновений с материальным. Им казалось, что духовное должно быть не-материальным. Но отказаться дать место человечеству Христа, Его телу, - значит изменить догмату о воплощении, забыть о том, что нашему телу, как и душе, надлежит спастись и преобразиться. Таким образом, иконоборческие споры тесно примыкают к ранним спорам о личности Христа.

 

    Речь шла не просто о религиозном искусстве, а о воплощении, человеческом спасении, спасении всего материального космоса.

 

    Бог воспринял материальное тело и тем самым показал, что материя может быть искуплена: "Бог, соделавшись плотью, обожествил плоть", - говорит Иоанн Дамаскин[10]. Бог "обожил" материю, сделал ее "духоносной". Плоть стала проводником Духа, а значит - хотя и по-другому - им может быть также дерево и краска. Православное учение об иконах сопряжено с общеправославной верой в то, что все целокупное творение Божье, как материальное, так и духовное, должно быть искуплено и прославлено. Слова Николая Зернова (1898-1980), сказанные о русских, можно отнести ко всем православным:

Иконы были для русских не просто произведениями живописи. Они динамично выражали духовную силу человека, способную искупить творение посредством искусства и красоты. Цвета и линии икон не старались подражать природе; цель художников заключалась в том, чтобы показать: люди, животные, растения и весь космос могут быть избавлены от нынешнего состояния упадка и восстановлены в их собственном "Образе". Иконы служили залогом грядущего торжества искупленного творения над падшим... Художественное совершенство иконы не только отражало небесную славу - оно являло конкретный пример материи, восстановленной в ее изначальной гармонии и красоте и служащей проводником Духа. Иконы составляли часть преображенного космоса[11].

    Иоанн Дамаскин утверждает:

Икона есть песнь торжества, откровение, нерушимый памятник победе святых и погибели бесов[12].

    Завершение иконоборческой смуты, созыв Седьмого вселенского собора и торжество православия в 843 г. знаменуют окончание второго периода в истории православия - периода семи Вселенских соборов. Эти соборы чрезвычайно важны для Православной церкви. Они имеют не только историческое, но и вполне актуальное значение, касаются не только ученых и священнослужителей, но каждого верующего. "Даже необразованные крестьяне, - пишет Ден Стенли, - которым в Испании или в Италии, в соответствующих классах жизненной школы, совершенно неведомы Констанцский или Тридентский соборы, знают о том, что их вера опирается на учение Семи вселенских соборов, и могут надеяться еще увидеть своими глазами Восьмой вселенский собор, где будет обозначено зло нашего времени". Православные часто называют себя "церковью семи соборов". Тем самым они вовсе не хотят сказать, будто Православная церковь утратила творческий дух после 787 г. Но в эпохе соборов они видят великую эру богословия и, наряду с Библией, принимают их в качестве мерила и правила при решении новых проблем, возникающих в каждом поколении.

Святые, монахи и императоры

 

    Не без основания Византию называли "образом небесного Иерусалима". Религия пронизывала жизнь византийцев во всех ее аспектах: византийские праздники были праздниками религиозными, состязания в цирке начинались с пения церковных гимнов, а торговые сделки заключались призыванием имени Троицы и запечатлевались крестным знамением. Сегодня, в небогословскую эру, нам уже почти невозможно представить, насколько жгучий интерес к религиозным вопросам ощущался во всех слоях тогдашнего общества - у мирян и клириков, у необразованных бедняков и ученых богословов и придворной знати. Григорий Нисский так описывает нескончаемые богословские дискуссии в Константинополе во время Второго вселенского собора:

Они заполонили весь город: парки, рынки, перекрестки, аллеи. Люди в потрепанной одежде, менялы, торговцы снедью - все были заняты спорами. Если вы просите вернуть вам сдачу, вам отвечают философскими рассуждениями о рожденном и нерожденном; если поинтересуетесь ценой буханки хлеба, услышите, что Отец больше Сына, а если спросите, приготовленали ванна, слуга ответит, что Сын был сотворен из ничего[13].

    Эта примечательная жалоба передает атмосферу, в какой созывались соборы. Страсти разгорались настолько, что заседания отнюдь не всегда проходили достойно и благочинно. "Синоды и соборы я приветствую издали, - сухо замечал Григорий Назианзин, - ибо знаю, как они беспокойны". "Никогда более не сяду я в этом собрании цапль и гусаков"[14]. Порой отцы прибегали к сомнительным средствам аргументации: так, Кирилл Александрийский в борьбе против Нестория беззастенчиво подкупал двор и терроризировал население Эфеса вооруженными отрядами монахов. Но к невоздержности в методах Кирилла побуждало всепоглощающее желание отстоять правое дело, а ожесточенные споры среди христиан распалялись ревностью о христианской вере. Быть может, накал страстей лучше, чем апатия[15]. Православная церковь признает, что соборы были собранием несовершенных людей, но полагает, что этими несовершенными людьми водительствовал Святой Дух.

 

    Византийский епископ был не только недосягаемым иерархом, участником соборов; во многих случаях он был также настоящим отцом для своего народа, другом и защитником, к которому народ с доверием обращался в нужде и беде. Забота о бедных и угнетенных, которую проявлял Иоанн Златоуст, была присуща и многим другим епископам. Например, Иоанн Милостивый, патриарх Александрии (+ 619), обращал все достояние своего престола на помощь тем, кого он называл своими братьями и сестрами, бедняками; а когда его собственных средств не хватало, он просил других. Современник вспоминает: "Он обычно говорил, что если кто без злого умысла возьмет рубашку у богатого, чтобы отдать ее бедному, тот не согрешит"[16]. "Тех, кого вы зовете бедными и нищими, - говорил Иоанн, - тех самых я называю моими господами и помощниками. Ибо они, и только они, могут помочь нам обрести Царство Небесное"[17]. Церковь в Византии не пренебрегала своим социальным долгом, и дела милосердия составляли одну из ее главных задач.

 

    Важнейшую роль в религиозной жизни Византии, как и всех православных стран, играло монашество. Верно говорят, что "лучшим путем для проникновения в православную духовность является вхождение в нее через монашество". "Православие отличается большим разнообразием форм своей духовной жизни, из которых наиболее классической остается монашество"[18]. Монашеская жизнь как особый институт впервые возникла в IV в. в Египте и Сирии, откуда быстро распространилась по всему христианскому миру. Тот факт, что развитие монашества началось сразу же после обращения Константина, в момент прекращения гонений и легализации христианства, отнюдь не случаен. Монахи с их суровыми правилами были мучениками эпохи, когда мученичество крови прекратилось, они составляли противовес благополучному христианскому миру. В византийском обществе людям грозила опасность забыть, что Византия - образ и символ, а не реальность, опасность отождествить Царство Божье с земным царством. Удаляясь от мира в пустыню, монахи исполняли пророческое и эсхатологическое служение в жизни церкви. Они напоминали христианам, что Царство Божье не от мира сего.

 

    Монашество имеет три основные формы. Все они возникли в Египте около 350 г., и все они до сих пор сохраняются в Православной церкви. Во-первых, есть отшельники- аскеты, живущие в одиночестве в хижинах, пещерах и даже гробницах, среди ветвей или на вершинах столпов. Великим примером отшельнической жизни служит жизнь основателя монашества св. Антония Египетского (251-356). Во-вторых, существует киновия, общежительное монашество, когда монахи живут общиной в монастыре, подчиняясь общему правилу. Зачинателем киновийного монашества был св. Пахомий Египетский (286-346), автор правила, позднее использованного св. Бенедиктом на Западе. Пламенным сторонником киновий был Василий Великий, чьи аскетические сочинения оказали формирующее воздействие на восточное монашество, хотя Василия, видимо, вдохновлял скорее пример Сирии, чем монастыри Пахомиева устава, которые он посещал. Подчеркивая социальный аспект монашества, Василий говорил, что монастыри должны заботиться о больных и бедных, содержать больницы и приюты, а также непосредственно содействовать благополучию общества в целом. Но вообще восточное монашество было гораздо менее деятельным, чем западное: в православии главное дело монаха - молитва: именно молитвой он служит ближним. Важно не столько то, что монах делает, сколько то, каков он есть.

 

    Наконец есть третья форма монашеской жизни, промежуточная между первыми двумя: жизнь полуотшельническая, "средний путь". При этом вместо единой строго организованной общины имеется свободное объединение маленьких поселений, каждое из которых насчитывает от двух до шести монахов, ведущих совместную жизнь под руководством старейшего. Крупными центрами полуотшельнической жизни в Египте были Нитрия и Скит, откуда к концу IV в. вышло много выдающихся монахов: Аммон, основатель Нитрийского монастыря, Макарий Египетский и Макарий Александрийский, Евагрий Понтийский, Арсений Великий. (Полуотшельническая система монашества встречается не только на востоке, но и на крайнем западе - в кельтском христианстве.) С самого начала монашеская жизнь и на востоке, и на западе рассматривалась как возможное призвание не только для мужчин, но и для женщин; на территориях, входивших в область византийского влияния, существовало множество общин монахинь.

 

    Из-за своих монастырей Египет в IV в. считался второй Святой землей, и паломники в Иерусалим почитали за непременную обязанность посетить обители нильских аскетов. В V и VI вв., при св. Евфимии Великом (+ 473) и его ученике св. Савве (+ 532), центр монашеского движения переместился в Палестину. Основанный св. Саввой монастырь в долине Иордана непрерывно просуществовал до наших дней; именно к этой общине принадлежал Иоанн Дамаскин. Почти столь же древней является другая сохранившаяся до сегодняшнего дня обитель - монастырь св. Екатерины на Синае, основанный императором Юстинианом (царствовал в 527-565 гг.). После того как Палестина и Синай оказались в руках арабов, первенство в византийском монашестве перешло в IX в. к Студийскому монастырю в Константинополе. Св. Феодор, ставший настоятелем монастыря в 799 г., вдохнул в него новую жизнь: он пересмотрел устав и привлек большое число новых монахов.

 

    С Х в. главным центром православного монашества становится Афон - гористый полуостров северной Греции, омываемый Эгейским морем и увенчанный пиком высотой 1935 метров над уровнем моря. Известный под именем "Святой горы", Афон насчитывает двадцать "правящих" монастырей и большое число более скромных обителей, а также отшельнических келий. Весь полуостров целиком отдан под монашеские поселения; говорят, что в дни расцвета на нем проживало около сорока тысяч монахов. Только из Большой лавры, старейшего из двадцати правящих монастырей, вышли двадцать шесть патриархов и более ста сорока четырех епископов: одно это дает представление о значении Афона в истории православия.

 

    Православное монашество не знает подразделения на "ордены". На западе монах принадлежит к картузианскому, цистерцианскому или другому ордену; на востоке он просто является членом одного великого братства всех монахов и монахинь, хотя, разумеется, приписан к определенной обители. Западные авторы порой называют православных монахов "монахами Василия" или "монахами Василиева ордена", но это неверно. Св. Василий - выдающаяся фигура в православном монашестве, но он не был основателем ордена, и хотя два его труда известны под именем "Большего правила" и "Меньшего правила", их никоим образом нельзя сравнивать с "Правилом" св. Бенедикта.

 

    Характерной фигурой в православном монашестве является фигура старца. Старец - это монах, обладающий особым даром духовной проницательности и мудрости, которого другие монахи и миряне выбирают себе в руководители и духовные наставники. Старец может быть священником, а может и оставаться простым монахом, он не получает особого посвящения в старцы, но приводится к своему служению прямым водительством Святого Духа. Причем к этому виду служения могут быть призваны как мужчины, так и женщины: православие знает как "духовных отцов", так и "духовных матерей". Старец конкретно и практически знает, какова воля Божья в отношении каждого из людей, пришедших к нему за советом: в этом особый дар старца, его харизма. Самым ранним и прославленным из монахов-старцев был сам св. Антоний. Первую половину жизни, от восемнадцати до пятидесяти пяти лет, он провел в удалении от мира и одиночестве, а затем, по-прежнему живя в пустыне, отказался от строгого затворничества и начал принимать посетителей. Вокруг Антония собралась группа учеников, а помимо них приходили самые разные люди, порой из отдаленнейших мест, чтобы спросить его совета. Поток посетителей был столь интенсивен, что св. Антоний, по словам его биографа Афанасия, сделался врачом для всего Египта. У Антония было много последователей, и-в большинстве случаев ход событий следовал тому же образцу: удаление от мира, чтобы вернуться. Сперва монах должен уединиться и в тишине научиться истине о Боге и о самом себе. Затем, после долгого и сурового приуготовления в одиночестве, стяжав необходимый для старца дар проницания, он может растворить двери своей кельи и принимать людей, которых ранее избегал.

 

    В центре христианского устроения Византии стоял император. Он считался не заурядным правителем, а представителем Бога на земле. Если Византия была иконой Небесного Иерусалима, то земная монархия императора была образом, или иконой, Царства Бога на небесах. В церкви люди простирались ниц перед иконой Христа, а во дворце - перед живой иконой Бога: императором. Дворец с его подобными лабиринту переходами, придворный церемониал, тронный зал, где рычали механические львы и пели механические птицы, - все это призвано было подчеркнуть статус императора как наместника Бога. "Посредством всего этого, - писал император Константин VII Багрянородный, - мы изображаем гармоническое движение Бога-Творца вокруг этой вселенной, в то время как императорская власть сохраняется в должной соразмерности и упорядоченности". Император занимал особое место в богослужении: конечно, он не мог служить евхаристию, но причащался в алтаре "подобно священникам": брал освященный хлеб в руки и пил из чаши, в то время как народ принимал таинство из лжицы. Император также произносил проповеди и во время некоторых праздников кадил в алтаре. Облачения, принятые сегодня у православных епископов, - это те облачения, которые некогда носил император.

 

    Византийская жизнь представляла собой единое целое. Не существовало четкой разграничительной линии между религиозным и светским, между церковью и государством: они рассматривались как части единого организма. Так что император неизбежно должен был играть активную роль в делах церкви. Но в то же время несправедливо обвинять Византию в цезарепапизме, в подчинении церкви государству. Хотя церковь и государство действительно составляли единый организм, внутри него существовали два различных элемента: священство (sacerdotium) и власть императора (imperium). Несмотря на тесное сотрудничество, каждый из элементов имел собственную независимую сферу деятельности. Между ними существовала "симфония", или "гармония": ни один не осуществлял абсолютный контроль над другим.

 

    Такова доктрина, изложенная в крупнейшем кодексе византийского права, составленном при Юстиниане (см. шестую Новеллу), и воспроизведенная во множестве других византийских текстов. Возьмем, к примеру, слова императора Иоанна Цимисхия: "Я признаю две власти: священническую и императорскую. Творец вверил первой заботу о душе, а второй - попечение о людских телах. Пусть ни одна из властей не подвергается нападкам, дабы мир мог процветать". В компетенцию императора входили созыв соборов и реализация их постановлений, однако император не имел права диктовать содержание этих постановлений. Только епископы, собравшиеся на собор, были правомочны решать, в чем истинная вера. Епископы были поставлены от Бога, чтобы учить вере, в то время как император призван был выступать защитником православия, а не его глашатаем. Такова была теория, а в значительной мере также и практика. Не исключено, что во многих случаях императоры беззастенчиво вмешивались в церковные дела, но когда речь заходила о серьезных вопросах, церковные власти быстро давали понять, что у них есть собственная воля. Например, целый ряд императоров решительно поддерживал иконоборчество, и тем не менее церковь успешно отразила его. В истории Византии церковь и государство тесно взаимодействовали между собой, но отнюдь не находились в отношениях господства и подчинения.

 

    Сегодня многие - и не только извне, но также изнутри Православной церкви - резко критикуют Византийскую империю и ту идею христианского общества, которую она олицетворяла. Но можно ли считать, что византийцы всецело заблуждались? Они верили, что Христос, живший на земле как человек, искупил каждую сторону человеческого бытия, а потому возможно крестить не только отдельных людей, но и общество и его дух в целом. Таким образом, они стремились к такому устроению общества, которое было бы полностью христианским в принципах управления и в повседневной жизни. Фактически Византия была не чем иным, как попыткой вывести все возможные следствия из воплощения Христа и применить их на практике. Конечно, такая попытка была сопряжена с известным риском: в частности, византийцы зачастую отождествляли земное царство Византии с Царством Бога, а греков - точнее, "ромеев", если воспользоваться самообозначением византийцев - с народом Божьим. Конечно, Византии часто недоставало сил, чтобы подняться на высоту собственного идеала, и такая недостача порой оказывалась весьма прискорбной и даже катастрофической. Рассказы о византийском двоедушии, насилии, жестокости слишком хорошо известны чтобы нуждаться в повторении. Они правдивы - но составляют только часть правды. Ибо за всеми недостатками Византии всегда различима великая перспектива, вдохновлявшая византийцев: утвердить здесь, на земле, образ небесного божественного правления.

 

[2]Жизнь Константина, III, 10 и 15.

[3]О воплощении, 54.

[4]Не развили, а уяснили, более точно высказали то, о чем ранние Отцы говорили не так ясно. Все ранние учили о Троице, но не могли объяснить этого единства, с сохранением при этом Трех Личностей Отца, Сына и Святого Духа. Терминология, которой пользовались апологеты, была далеко не совершенной. Отцы-Каппадокийцы дали старым терминам новые определения, и тогда стало возможным объяснить: как при единстве Божества сохраняется разность Лиц.

Раньше под термином "усиа" понималась природа того или иного существа. Термин "ипостась", согласно Аристотелю, - это вторая природа, т.е. то, как являет себя та или иная природа. По сути хотя термины и различались, они несли в себе одинаковую смысловую нагрузку, а потому стоило кому-то учить о трех "усиа" возникало подозрение в троебожии, стоило кому-то упирать на единство, возникало подозрение, что смываются грани Лиц. Заслуга Отцов-Каппадокийцов в том и состоит, что они закрепили за словом "ипостась" значение того, что мы сегодня понимаем под личностью. Стало нельзя говорить об ипостаси кошки, слово "ипостась" стали употреблять по отношению к разумному существу. А отсюда возможность пояснить тайну трех Лиц.

Отец, Сын и Дух Святой имеют одну природу - это божество, владеют они им равно, а потому они абсолютно равны. В Евангелии Сын Божий говорит: "всё Мое - Твое, и Твое - Мое" (Ин. 17:10), как видно из этой цитаты у них все общее (см. также Ин. 10:30). Также и апостол Павел говорит: "ибо в Нем обитает вся полнота Божества телесно" (Кол. 2:9), во Христе вся полнота Божества может обитать лишь в том случае, - если Он-Бог. Но наиболее сильно говорит апостол Петр: "чтобы чрез них вы стали причастниками Божественного естества" (2 Пет. 1:4), стать причастниками Божественного естества мы можем в том случае, если Христос - Бог, в противном случае это невозможно.

Но в то же самое время у каждого из трех Лиц есть свои индивидуальные свойства. Отец не рожден, Сын всегда роджается от Отца (древние обычно приводили пример света от огня - огня не может быть без света, он появляется только с ним), а Дух исходит от Отца. Что стоит за словами "не рожден", "рождается" и "исходит" неизвестно, ибо "признано всеми: велика - тайна благочестия: Он, Кто явлен был во плоти, оправдан был в Духе, виден был ангелами, проповедан был в народах, принят был верою в мире, вознесен был во славе" (1 Тим. 3:16). [прим. редакторов сайта].

[5]"То что невоспринято, то и не уврачевано", эти слова Григория Ниского (IV в.) предвосхитили все последующие Вселенские соборы. [Редакторы]

[6]Более подробно об иконах в Библии смотрите статью Рассказова А.М. "О священных изображениях в Библии".

[7]Migne, Patrvlogia Graeca (P.O.), XCIV, 1384 D.

[8]P.O. XCIV, 1276 A.

[9]Об иконах, 1, 16 (Р. G. XCIV, 1245 А).

[10]Об иконах, I, 21 (P.G.XCIV, 1253 В).

[11]The Russians and their Church (London 1945), pp. 107-108.

[12]Об иконах, II, 11 (P.G. XCIV, 1296 В).

[13]О божестве Сына (P.G. XLVI, 557 В).

[14]Письмо 124; Поэмы о самом себе, XVII, 91.

[15]„Знаю твои дела; ты и не холоден и не горяч. О, если бы ты был холоден или горяч! Но, как ты тёпл и не горяч, ни холоден, то извергну тебя из уст Моих (Откр. 3:15-16). [Прим. редакторов]

[16]Леонтий Неаполитанский, Добавление к житию Иоанна Милостивого, 21.

[17]Леонтий, Добавление, 2.

[18]Р. Evdokimov, L'Orthodoxie (Paris 1959), р. 20 [Русский перевод: П. Евдокимов. Православие, М.: ББИ, 2001].
ВИЗАНТИЯ, II: ВЕЛИКАЯ СХИЗМА

 

 

Мы не изменились; мы все те же, что были и в восьмом столетии... Если бы вы только согласились вновь стать тем, чем вы были некогда, когда мы были едины в вере и общении!

Алексей Хомяков

Отчужденность восточного и западного христианства

    Летним днем 1054 г., перед началом службы в константинопольском соборе св. Софии, кардинал Гумберт и два других папских легата вошли в здание собора и проследовали в алтарь. Они пришли не молиться. Легаты положили на алтарь папскую буллу об отлучении и вышли вон. Проходя через западные врата, кардинал отряхнул пыль с ног и произнес: "Пусть Бог смотрит и судит". В великом смятении за кардиналом побежал диакон и умолял его взять буллу назад. Тот отказался, и булла упала на мостовую.

 

    Этот инцидент условно принимается за начало Великого раскола, или схизмы, между православным Востоком и латинским Западом. Но историки сегодня сходятся в том, что начало раскола не поддается точной датировке. Он вызревал постепенно, в результате долгих и сложных процессов, начавшихся задолго до XI в. и завершившихся уже после него.

 

    На эти процессы оказывали влияние многие факторы: культурные, политические, экономические, но основная причина (хизмы имела не светский, а богословский характер. В конечном счете Запад и Восток разошлись в вопросах вероучения, главным образом в двух вопросах: о папских притязаниях и о Filioque. Но прежде чем приступить к подробному изложению этих двух различий и прежде чем мы рассмотрим ход реальных событий, нужно сказать несколько слов о том, каково было положение дел в целом. Задолго до открытого и формального разрыва между Востоком и Западом обе стороны сделались чуждыми друг другу. И если мы хотим понять, как и почему прервалось общение двух частей христианского мира, нам придется начать с этого нарастающего отчуждения.

 

    Когда Павел и другие апостолы странствовали по Средиземноморью, они перемещались внутри тесно сплоченного политического и культурного единства - Римской империи. Она объединяла множество разных народов, часто сохранявших свой язык и диалектные особенности. Но все эти группы населения управлялись одним императором. То был обширный мир греко-римской цивилизации, к которой были причастны все образованные люди империи. По-гречески и по-латыни понимали почти везде, а многие могли говорить на обоих языках. Все это заметно облегчало миссионерскую деятельность ранней церкви.

 

    Но в последующие века единство средиземноморского мира постепенно исчезло. Первым ушло в прошлое политическое единство. С конца III в. империя, dejure все еще единая, de facto разделилась на две части - Восточную и Западную, каждая из которых находилась под управлением собственного императора. Константин усугубил процесс разделения, основав на востоке новую столицу наряду с древним Римом в Италии. Затем в начале V в. начались вторжения варваров: за исключением Италии, большая часть которой еще долго оставалась во владении императоров, Запад был поделен между варварскими вождями. Византийцы никогда не забывали идеалов древнего Рима при Августе и Траяне и все еще рассматривали собственную империю как теоретически универсальную, но Юстиниан стал последним императором, пытавшимся навести мосты между теорией и практикой, а его завоевания на востоке быстро были утрачены. Варварские завоевания разрушили политическое единство греческого Востока и латинского Запада, и больше оно никогда не восстанавливалось на сколько-нибудь продолжительное время.

 

    В конце VI и VII вв. изоляцию Востока и Запада углубили аварское и славянское нашествия на Балканский полуостров. Иллирик, ранее служивший мостом между Византией и латинским миром, отныне стал преградой между ними. Следующий этап разделения связан с подъемом ислама: Средиземное море, которое римляне называли некогда mare nostrum ("наше море"), теперь в значительной мере перешло под контроль арабов. Культурные контакты между восточным и западным Средиземноморьем никогда не прерывались полностью, однако стали гораздо более затрудненными.

 

    Иконоборческая смута еще дальше продвинула процесс разделения Востока и Запада. Папы твердо отстаивали позиции иконопочитания и потому в течение долгих десятилетий пребывали вне общения с иконоборческим императором и Константинопольским патриархом. Будучи отрезанным от Византии, но нуждаясь в поддержке, папа Стефан в 754 г. отправился на север и посетил франкского правителя Пепина. Эта встреча ознаменовала первый шаг в решительной смене ориентации со стороны папства. До того Рим во многих отношениях оставался частью византийского мира, но теперь он все более подпадал под влияние франков, хотя последствия такой перемены вполне обнаружились только к середине XI в.

 

    За визитом папы Стефана к Пепину последовало спустя пятьдесят лет гораздо более драматическое событие. На Рождество 800 г. папа Лев III короновал короля франков Карла Великого императорской короной. Карл пытался добиться признания от правителя Византии, однако успеха не имел. Византийцы все еще хранили верность принципу имперского единства, поэтому они рассматривали Карла Великого как узурпатора, а папскую коронацию - как акт раскола внутри империи. Создание на Западе Священной Римской империи вместо сплочения Европы имело следствием еще большее отчуждение Запада и Востока.

 

    Культурное единство сохранялось, но в гораздо более ослабленном виде. И на Востоке, и на Западе образованные люди все еще жили внутри классической традиции, усвоенной и церковью, но с течением времени они начали интерпретировать эту традицию все более по-разному. Дело усугублялось языковой проблемой. Прошли те дни, когда образованные люди были двуязычными. К 450 г. очень немногие в Западной Европе могли читать по-гречески, а после 600 г. редко кто в Византии говорил на латыни, языке римлян, хотя империя продолжала называться Ромейской. Фотий, величайший константинопольский схоластик IX в. не умел читать по-латыни, а "ромейский" император Византии Михаил III в 864 г. даже назвал язык Вергилия "варварским и скифским наречием". Если греки хотели читать книги латинских авторов, а латиняне - сочинения греков, они могли сделать это лишь в переводе. Не смущали даже такие казусы: в XI в. выдающийся греческий ученый Михаил Пселл имел такие скудные знания в области латинской литературы, что путал Цезаря и Цицерона! Отныне греческий Восток и латинский Запад черпали из разных источников и читали разные книги, в результате все более отдаляясь друг от друга.

 

    Зловещим и многозначительным прецедентом стал тот факт, что культурное возрождение при дворе Карла Великого при своем начале было отмечено резко выраженными антигреческими предрассудками. В Европе IV в. существовала одна христианская цивилизация, в Европе XIII в. их было две. Пожалуй, именно в правление Карла Великого раскол между обеими цивилизациями впервые стал очевидным. В свою очередь, византийцы замкнулись в собственном идейном мире и не прилагали больших стараний к тому, чтобы как-то сойтись с Западом. И в IX в., и в последующие столетия они отказывались принимать западное учение всерьез, как оно того заслуживало. Византийцы презирали всех франков, считая их варварами, - и только.

 

    Все эти политические и культурные факторы не могли не сказаться на жизни церкви, затруднив поддержание религиозного единства. Культурное и политическое отчуждение только способствовало церковным раздорам, как явствует из примера Карла Великого. Не получив политического признания от византийского императора, он быстро возместил моральный ущерб, выдвинув против византийской церкви обвинение в ереси. А именно, Карл поставил грекам в вину тот факт, что они не употребляли Filioque в символе веры (об этом мы еще будем говорить), и отказался принять решения Седьмого вселенского собора. Правда, Карлу они были известны только в дурном переводе, существенно исказившем их истинный смысл; но похоже, что в любом случае он придерживался полуиконоборческих взглядов.

 

    Различие политической ситуации на Востоке и Западе повлекло за собой различие во внешних формах церкви, так что постепенно представления людей о церковном порядке там и тут вошли в противоречие друг с другом. С самого начала наблюдается некоторое различие между Востоком и Западом в расстановке акцентов. На Востоке имелось несколько церквей, основанных непосредственно апостолами, существовало твердое понятие о равенстве всех епископов, о коллегиальной и соборной природе церкви. Восток признавал папу первым епископом церкви - но первым среди равных. На Западе же был только один престол, претендующий на апостольское происхождение - а именно, Римский престол. В результате этого Рим стал рассматриваться как единственная апостольская кафедра. Запад хотя и принимал решения Вселенских соборов, однако сам не играл в них активной роли; в церкви Запад видел не столько коллегию, сколько монархию - монархию папы.

 

    Изначальные различия во взглядах усугублялись ходом политического развития. Как и следовало ожидать, варварское нашествие и последующее падение Западной империи сильно способствовали укреплению автократической структуры Западной церкви. На Востоке существовал сильный светский правитель - император, который поддерживал цивилизованный порядок и законность. На Западе же после нашествия варваров появилось множество враждующих между собой правителей, которые все в той или иной степени были узурпаторами. Так что в большинстве случаев папство оказывалось той единственной силой, которая способна была действовать как центр единства, как элемент преемственности и стабильности в духовной и политической жизни Западной Европы. В силу обстоятельств папа взял на себя роль, к которой греческие патриархи не были призваны: он отдавал приказы не только подчиненным внутри церкви, по и светским правителям. Западная церковь достигла степени централизации, неведомой ни одному из четырех восточных патриархатов (за исключением, быть может, Египта). Итак, на Западе - монархия, на Востоке - коллегия.

 

    То был не единственный результат варварского нашествия, проявившийся в жизни церкви. В Византии в то время было много людей, живо интересовавшихся богословием. "Светский богослов" всегда был приемлемой фигурой в православии: некоторые из наиболее образованных византийских патриархов - например, Фотий - были мирянами перед возведением в патриарший сан. А на Западе единственное эффективное образование в темные века давалось в церкви и для служителей церкви. Богословие стало прерогативой священников, в то время как большинство мирян не умело даже читать, не говоря уже об их неспособности вникать в тонкости богословских дискуссий. Православие хотя и признавало за епископами особое учительское служение, однако никогда не знало такого резкого разделения клириков и мирян, как в западном средневековье.

 

    Отношения между Восточной и Западной церквами осложнялись также отсутствием общего языка. Из-за того, что обе стороны уже не могли легко общаться друг с другом и читать сочинения друг друга, непонимание росло. Общее "пространство дискурса" постепенно утрачивалось.

 

    Восток и Запад становились чужими друг другу и, по-видимому, оба страдали от этого. В ранней церкви существовало единство веры при многообразии богословских школ. С самого начала греки и латиняне по-разному подходили к христианской тайне. Рискуя слишком упростить дело, можно было бы сказать, что латинский подход был более практическим, а греческий - более созерцательным: первый - под воздействием идей и понятий римского права, второй - в связи с тем, что греки понимали богословие в контексте богослужения и в свете священной литургии. Что касается Троицы, латиняне брали за исходную точку единство Бога, а греки - троичность лиц; что касается распятия, латиняне делали упор на жертве Христа, а греки - на Его торжестве; латиняне больше говорили об искуплении, греки - об обожении, и так далее. Подобно Антиохийской и Александрийской школам на Востоке, эти два подхода сами по себе не противоречили друг другу, но каждый служил дополнением другого и занимал свое место в полноте кафолической традиции. Однако теперь, когда обе стороны становились чужими друг другу - без культурно-политического единства, без общего языка, - возникла опасность, что каждая будет следовать своим путем в изоляции, рискуя впасть в крайность и забыть о ценности другой точки зрения.

 

    Мы говорили о различии вероучительных подходов на Востоке и Западе. Но были два пункта, в которых обе стороны уже не дополняли друг друга, а вступили в прямой конфликт: папские притязания и Filioque. Одних упомянутых выше факторов было бы достаточно, чтобы вызвать серьезное напряжение в христианском мире. Но и при всем том единство можно было бы сохранить, если бы не эти два дополнительных препятствия. К ним мы и должны теперь обратиться. В полном объеме разногласие выявилось не ранее середины IX в., но сами по себе эти два различия восходят к гораздо более раннему времени.

 

    Мы уже упоминали о папстве, когда говорили о различии политической ситуации на Востоке и Западе, и мы видели, что варварские нашествия способствовали укреплению централизованной и монархической структуры западной церкви. До тех пор, пока папа притязал на абсолютную власть только на Западе, Византия не выдвигала возражений. Византийцы не имели ничего против централизации Западной церкви, если папа не будет вмешиваться в восточные дела. Однако папа считал, что его непосредственная юрисдикция распространяется как на Запад, так и на Восток, и как только он попытался делом подкрепить свои притязания в восточных патриархатах, столкновение стало неизбежным. Греки признавали за папой первенство чести, но не вселенское превосходство, как полагал сам папа. Папа считал непогрешимость своей прерогативой, греки же были убеждены, что в вопросах веры окончательное решение остается не за папой, а за собором, представляющим всех епископов церкви. Здесь мы сталкиваемся с двумя разными концепциями видимого устройства церкви.

 

    Православное отношение к папству замечательно выражено автором XII в. Никитой, архиепископом Никомидийским:

Дражайшие братья! Мы не отрицаем за Римской церковью первенства среди пяти братских патриархатов, и мы признаем ее право занимать почетнейшее место на Вселенских соборах. Но она сама отделилась от нас собственными деяниями, когда из гордыни стала притязать на монархию, которой не подразумевает ее служение... Можем ли мы признать ее декреты, принятые не только без совета с нами, но и без нашего ведома? Коль скоро Римский понтифик, сидя на горделивом троне своей славы, желает грозить нам и, так сказать, бросать нам указы с высоты, коль скоро он хочет судить нас и даже править нами и нашими церквами, причем не путем совета с нами, а как ему заблагорассудится, - можно ли тогда вообще говорить о братстве или хотя бы о родстве? Мы были бы рабами, а не сынами, а Римская церковь была бы не набожной матерью своих сынов, а властной и жестокосердной госпожой своих рабов[2].

    Вот какие чувства испытывал православный верующий в XII в., когда проблема выявилась во всей полноте. В более ранние столетия отношение греков к папству было примерно таким же, хотя еще не усугублялось столкновением. До 850 г. Рим и Восток избегали вступать в открытый конфликт по поводу папских притязаний, но расхождение во взглядах не становилось меньше оттого, что частично скрывалось.

 

    Вторым камнем преткновения было Filioque. Спор касался той части Никео-Константинопольского символа, где речь шла о Святом Духе. Изначально текст символа гласил: "Верую... в Духа Святого, Господа Животворящего, от Отца исходящего, с Отцом и Сыном споклоняемого и сославимого". В такой изначальной формулировке этот символ произносится на Востоке до сих пор. Но Запад ввел дополнительные слова: "... и от Сына" (по-латыни Filioque), так что фраза стала выглядеть так: "от Отца и от Сына исходящего". Нельзя с уверенностью сказать, где и кем было введено добавление, но скорее всего оно возникло в Испании как защитная мера против арианства. Во всяком случае, Испанская церковь вставила Filioque в символ веры на третьем Толедском соборе (589 г.), если не раньше. Из Испании добавление распространилось во Францию, а оттуда в Германию, где было принято Карлом Великим и утверждено на полуиконоборческом соборе во Франкфурте (794 г.). Именно придворные авторы Карла Великого впервые сделали Filioque предметом спора, обвинив греков в ереси за то, что те произносили символ веры в его изначальной форме. Но Рим, с присущим ему консерватизмом, придерживался символа без добавления Filioque вплоть до начала XI в. В 808 г. папа Лев III писал Карлу Великому, что сам он считает Filioque приемлемым с точки зрения вероучения, но полагает ошибочным изменять словесную формулировку символа. Лев сознательно поместил в соборе св. Петра серебряные таблички с текстом символа веры без Filioque. В то время Рим выступал посредником между франками и Византией.

 

    До 850 г. греки не обращали особого внимания на Filioque, a когда обратили, их реакция была резко критической. Православие возражало (и до сих пор возражает) против Filioque по двум причинам. Во-первых, символ веры является достоянием всей церкви, и любые изменения могут вноситься в него только Вселенским собором. Изменив символ веры без совета с Востоком, Запад (по убеждению Хомякова) повинен в нравственном братоубийстве, в грехе против единства церкви. Во-вторых, большинство православных убеждено в том, что Filioque неверно с богословской точки зрения. Православные полагают, что Дух исходит только от Отца, и считают ересью утверждение о том, что Он исходит также и от Сына. Однако есть среди православных и сторонники того, что Filioque не еретично и даже приемлемо в качестве богословского мнения - при условии его правильного истолкования. Но даже приверженцы такого умеренного взгляда рассматривают Filioque как неоправданное добавление.

 

    Помимо этих двух главных вопросов - папства и Filioque, - были и менее значительные расхождения в вопросах церковного богослужения и дисциплины, которые вызывали напряженность между Востоком и Западом. Так, греки допускали браки священников, латиняне настаивали на целибате, обе стороны придерживались разных правил поста, греки употребляли для евхаристии дрожжевое тесто, латиняне - пресное тесто, или "опресноки".

 

    Около 850 г. Восток и Запад еще пребывали в полном общении друг с другом и составляли единую церковь. Культурные и политические различия вели к нарастающему отчуждению, но открытого раскола не было. Обе стороны имели разное понятие о папской власти и по-разному произносили символ веры, однако эти проблемы еще не вышли наружу.

 

    Но в 1190 г. Федор Вальсамон, Антиохийский патриарх и крупнейший авторитет в области канонического права, уже смотрел на вещи совершенно иначе:

В течение многих лет [скольких лет, не сказано] западная церковь отделена в духовном общении от остальных четырех патриархатов и сделалась чуждой православию... Итак, ни одного латинянина не должно принимать в общение, пока он не заявит, что будет воздерживаться от учений и обычаев, отделяющих его от нас, и желает быть под властью канонов церкви, в единстве с православными[3].

    В глазах Вальсамона общение оказалось прерванным. Произошел окончательный раскол между Востоком и Западом: они больше не составляли единую церковь.

 

    В этом переходе от отчуждения к схизме особенно важны четыре события: ссора между Фотием и папой Николаем I (известная под именем "Фотиевой схизмы"; на Востоке предпочитают говорить о "схизме Николая"), инцидент с диптихами в 1009 г., попытка примирения в 1053-1054 гг. и ее печальные следствия, крестовые походы.

От отчуждения к схизме: 858-1204 гг.

 

    В 858 г., пятнадцать лет спустя после торжества иконопочитания при Феодоре, был назначен новый Константинопольский патриарх - Фотий, известный в Православной церкви как св. Фотий Великий. Его называли "самым выдающимся мыслителем, самым крупным политиком и самым способным дипломатом из всех, кто когда-либо занимал патриарший престол в Константинополе". Вскоре после восхождения на престол Фотий оказался вовлечен в спор с папой Николаем I (858-867).

 

    Предыдущий патриарх, св. Игнатий, был отправлен императором в ссылку и принужден к отречению от сана. Сторонники Игнатия отказывались признать действительность его отречения и рассматривали Фотия как узурпатора. Фотий отправил папе послание, где уведомлял его о своем восхождении на патриарший престол, но Николай решил не признавать Фотия сразу, а подождать дальнейшего развития конфликта между новым патриархом и партией Игнатия. В 861 г. он отправил своих легатов в Константинополь.

 

    Фотий не горел желанием вступать в спор с папством. Он весьма почтительно обходился с легатами и пригласил их возглавить Константинопольский собор, которому предстояло рассудить его с Игнатием. Легаты приняли предложение и вместе с остальными участниками собора признали Фотия законным патриархом. Но когда они вернулись в Рим, Николай заявил, что они превысили свои полномочия, и отменил принятое ими решение. Затем он сам взялся за рассмотрение дела в Риме, и собор, состоявшийся под его председательством в 863 г., признал Игнатия патриархом, а Фотия объявил лишенным священного сана. Византийцы не обратили внимания на это осуждение и не отвечали на папские послания. Так произошел явный разрыв между Римской и Константинопольской церквами.

 

    Очевидно, что конфликт был связан с папскими притязаниями. Николай был выдающимся папой-реформатором. Он имел весьма амбициозное представление о прерогативах Римского престола и многое сделал для утверждения абсолютной папской власти над всеми епископами Запада. Но он также считал, что его абсолютная власть простирается и на Восток: в послании 865 г. он заявлял, что облечен властью "над всей землей, а значит, над всякой церковью". Именно с этим византийцы не были готовы согласиться. В распре между Игнатием и Фотием Николай увидел прекрасный шанс укрепить свои притязания на вселенскую юрисдикцию: он должен заставить обе стороны подчиниться своему третейскому решению. Однако он понимал, что Фотий добровольно согласился на расследование дела папскими легатами, а потому этот акт нельзя рассматривать как признание превосходства папы. Вот почему (помимо других причин) Николай отменил решение легатов. Со своей стороны, византийцы не возражали против апелляций к папе - но при определенных условиях, оговоренных в каноне III Сардикийского собора (343). Данный канон гласил, что осужденный епископ может апеллировать к Риму, и папа по рассмотрении дела вправе вынести решение о повторном разбирательстве. Однако это разбирательство осуществляется не самим папой в Риме, а епископами епархий, граничащих с епархией осужденного епископа. Византийцы почувствовали, что Николай, отменив постановление легатов и потребовав пересмотра дела в Риме, вышел далеко за рамки этого канона. Такое поведение они сочли безосновательным и неканоническим вмешательством во внутренние дела другого патриархата.

 

    Вскоре спор шел уже не только о папских притязаниях, но и о Filioque. И Византия, и Запад (главным образом Германия) добились больших миссионерских успехов среди славян. Обе волны миссионерской экспансии - с Востока и с Запада - вскоре встретились. Когда греки и немцы увидели, что действуют в одной стране, конфликт стал почти неизбежным: ведь обе миссии опирались на очень разные исходные основания. В результате столкновения естественно всплыл вопрос о Filioque, которое было в ходу у немцев, но не практиковалось греками. Главным поводом к раздору послужила Болгария - страна, которую Рим и Константинополь равно стремились присоединить к сфере своей юрисдикции. Каган Борис сперва был склонен просить крещения у немецких миссионеров, но под угрозой византийского вторжения изменил политику и около 865 г. принял крещение от византийского клира. Однако Борис хотел видеть Болгарскую церковь независимой; когда же Константинополь отказался предоставить ей автономию, он обратился к Западу в надежде на лучший результат. Получив свободу действий в Болгарии, латинские миссионеры быстро развернули наступление на греков, упирая на те моменты, в которых византийская практика расходилась с их собственной: браки духовных лиц, правила соблюдения поста и, прежде всего, Filioque. В самом Риме Filioque еще не употреблялось, но Николай оказал полную поддержку немцам, настаивавшим на его введении в Болгарии. Папство, посредничавшее между франками и греками в 808 г., больше не сохраняло нейтралитет.

 

    Естественно, Фотий был весьма встревожен ростом германского влияния на Балканах. Но еще больше встревожил его навязанный латинянами спор о Filioque. В 867 г. Фотий приступил к активным действиям. Он направил другим восточным патриархам окружное послание, где выставил подробные опровержения Filioque и обвинил в ереси тех, кто его употреблял. Фотия часто упрекали за это послание: даже выдающийся римо-католический историк Френсис Дворник, в целом относящийся к Фотию с большой симпатией, в данном случае называет его поступок "бесполезной атакой" и заявляет, что "это ошибочное действие было непродуманным, поспешным и чреватым фатальными последствиями". Но если Фотий в самом деле считал Filioque еретическим, могли он поступить иначе? Следует также напомнить, что не Фотий первым сделал Filioque предметом раздора, а Карл Великий и его богословы семьюдесятью годами раньше. Так что изначально нападающей стороной был Запад, а не Восток. Вслед за отправкой окружного послания Фотий созвал собор в Константинополе, который принял решение об отлучении папы Николая, объявив его "еретиком, опустошающим виноградник Господа".

 

    В этот критический момент ситуация в целом внезапно изменилась. В том же году (867) Фотий был низложен императором. Игнатий вновь взошел на патриарший престол, и общение с Римом было восстановлено. В 869-870 гг. состоялся повторный собор в Константинополе, известный под именем "антифотиева собора". На нем бывший патриарх был осужден и предан анафеме, а решения собора 867 г. пересмотрены. На открытии этого собора, известного позднее на Западе как Восьмой вселенский собор, присутствовали всего 12 епископов, хотя на последующих заседаниях количество участников доходило до 103 чел.

 

    Но на этом перемены не закончились. Собор 869-870 гг. потребовал от императора решить вопрос о статусе Болгарской церкви. Как и следовало ожидать, было принято решение о ее подчинении Константинопольскому патриархату. Борис согласился с этим решением, понимая, что Рим предоставит ему еще меньше независимости, чем Византия. Так что в 870 г. немецкие миссионеры были изгнаны, и Filioque больше не раздавалось в болгарских пределах. Но и это еще не все. В Константинополе Игнатий и Фотий наконец примирились, и когда в 877 г. Игнатий умер, Фотий вновь унаследовал патриарший престол. В 879 г. состоялся еще один Константинопольский собор, на котором присутствовали 383 епископа (разительный контраст с малочисленностью антифотиева собора, состоявшегося десятью годами ранее!). Собор предал анафеме собрание 869 г. и снял с Фотия все обвинения. Рим согласился со всеми решениями собора, не высказав протеста. Так Фотий добился победы, получив признание в Риме и став церковным владыкой Болгарии. До недавнего времени существовало мнение, будто имела место и вторая "фотиева схизма", но д-р Дворник исчерпывающе доказал, что эта вторая схизма является мифом: в поздний период патриаршества Фотия (877-886) общение между Константинополем и папством не прерывалось. Занявший к тому времени папский престол Иоанн VIII (872-882) не был другом франков и не акцентировал вопрос о Filioque, а также не предпринимал попыток утвердить папские притязания на Востоке. Возможно, он понимал, какой ущерб единству христианского мира нанесла политика Николая.

 

    Так с внешней стороны раскол был преодолен. Но два главных расхождения, вскрывшихся, в конфликте Николая и Фотия, так и не удалось реально разрешить. Трещину залатали - и только.

 

    Фотий, неизменно почитавшийся на Востоке как святой, глава церкви и богослов, на Западе воспринимался гораздо более прохладно: его считали повинным в схизме и других прегрешениях. Сегодня добрые качества Фотия получили более широкое признание. "Если я делаю правильный вывод, - пишет д-р Дворник в заключение своего монументального исследования, - мы должны вновь признать Фотия великим деятелем церкви, ученым-гуманистом и подлинным христианином, у которого хватало благородства прощать своих врагов и делать первый шаг к примирению".

 

    В начале XI в. возник новый спор о Filioque. Папство наконец приняло вставку: при коронации в Риме императора Генриха II в 1014 г. символ произносился уже с этим добавлением. Пятью годами ренее, в 1009 г., вновь избранный папа Сергий IV направил послание в Константинополь, которое с большой вероятностью (хотя и не наверняка) содержало Filioque. Как бы то ни было, Константинопольский патриарх (тоже Сергий) не включил имя папы в диптихи: так назывались списки, имевшиеся у каждого патриарха и содержавшие имена других патриархов, здравствующих и почивших, которых данный патриарх признавал православными. Диптихи служили видимым знаком единства церкви, и сознательное опущение чьего-либо имени было равнозначно заявлению об отсутствии общения с данным лицом. После 1009 г. имя Римского папы больше не появлялось в константинопольских диптихах. Таким образом, с технической точки зрения Рим и Константинополь именно с этого времени пребывают вне общения друг с другом. Но было бы неправильно слишком нажимать на этот технический момент. Диптихи часто бывали неполными и не могут служить непогрешимым критерием при оценке церковных отношений. В константинопольских диптихах и до 1009 г. часто отсутствовали имена пап - по той простой причине, что те при восхождении на престол забывали известить об этом Восток. Исключение папского имени в 1009 г. не вызвало комментариев в Риме, и даже в самом Константинополе люди быстро забыли, когда и почему имя папы впервые было выпущено из диптихов.

 

    К середине XI в. новые факторы еще больше обострили отношения между папством и восточными патриархатами. Предыдущее столетие было для Римского престола временем крайней нестабильности и смуты. Как справедливо заметил кардинал Бароний, то был железный и свинцовый век в истории папства. Но под германским влиянием Рим сумел реформировать себя, а под управлением таких людей, как Гильдебранд (папа Григорий VII), он достиг на Западе могущества, какого никогда не имел прежде. Естественно, реформированное папство возобновило притязания на вселенскую юрисдикцию, некогда выдвинутые Николаем. Со своей стороны, византийцы привыкли иметь дело со слабым и дезорганизованным папством, и для них оказалось чрезвычайно трудно приспособиться к новой ситуации. Положение усугублялось политическими факторами - военной агрессией норманнов против византийской Италии, - а также торговой экспансией итальянских портовых городов в восточном Средиземноморье на протяжении XI и XII вв.

 

    В 1054 г. разразился острый конфликт. Норманны принуждали греков в византийской Италии принять латинский обряд; в ответ Константинопольский патриарх Михаил Керуларий потребовал, чтобы латинские церкви в Константинополе приняли греческий обряд, а когда те отказались, приказал закрыть их (в 1052 г.). Быть может, то был слишком резкий шаг, но как патриарх Михаил был вполне правомочен так поступить. В частности, Михаил и его сторонники возражали против латинской практики использования "опресноков", или пресного хлеба, в евхаристии (в споре IX в. этот вопрос не поднимался). Тем не менее в 1053 г. Керуларий занял более миролюбивую позицию и направил папе Льву IX письмо с предложением восстановить имя папы в диптихах. В ответ на это предложение и для разрешения спорных вопросов Лев в 1054 г. послал в Константинополь трех легатов, во главе которых поставил Гумберта, епископа Сильва-Кандидского. Выбор Гумберта нельзя назвать удачным, так как и он, и Керуларий были упорны и неуступчивы, и прямое их столкновение не благоприятствовало утверждению доброй воли среди христиан. На приеме у Керулария легаты произвели невыгодное впечатление. Вручив письмо папы к патриарху, они удалились без обычных приветствий; письмо же хотя и было подписано Львом, в действительности принадлежало перу самого Гумберта и было выдержано в явно недружелюбном тоне. После этого патриарх отказался вести переговоры с легатами. В конце концов Гумберт потерял терпение и швырнул буллу об отлучении на алтарь собора св. Софии. Среди прочих безосновательных обвинений она содержала упрек в опущении Filioque из символа веры! Гумберт поспешно покинул Константинополь без дальнейших объяснений своего поступка, а по прибытии в Италию представил весь инцидент как большую победу Рима. Керуларий и синод ответили отлучением Гумберта (но не Римской церкви как таковой). Итак, попытка примирения только ухудшила ситуацию.

 

    Но даже после 1054 г. дружеские отношения между Востоком и Западом сохранялись. Обе части христианского мира еще не осознали всей пропасти разрыва, и люди с обеих сторон надеялись, что недоразумения можно уладить без особых затруднений. Спор Рима и Константинополя в значительной мере проходил мимо внимания простых христиан. Осознание происшедшего наступило только с началом крестовых походов: они принесли с собой дух ненависти и злобы и сделали раскол окончательным.

 

    С военной точки зрения крестовые походы начались блестяще. Антиохия была отбита у турок в 1098 г., Иерусалим - в 1099. То был несомненный успех, хотя и добытый ценой большой крови. И в Антиохии, и в Иерусалиме крестоносцы посадили латинских патриархов. В Иерусалиме это было разумно, так как престол был временно свободен, и хотя в последующие годы существовали последовательно сменявшие друг друга греческие патриархи Иерусалима, жившие в изгнании на Кипре, в самой Палестине население (как греческое, так и латинское) признало латинского патриарха как своего главу. Русский игумен Даниил Черниговский, совершивший паломничество в Иерусалим в 1106-1107 гг., застал греков и латинян согласно молящимися в святых местах. Правда, он с удовлетворением отметил, что при сошествии Святого огня на Пасху греческие светильники чудесным образом возгорались, а вот латиняне вынуждены были зажигать свои светильники от греческих. Что же касается Антиохии, там имелся действующий патриарх. Правда, он вскоре удалился в Константинополь, однако население не желало принимать от крестоносцев латинского патриарха, посаженного наместо прежнего. Так с 1100 г. фактически имела место локальная схизма в Антиохии. После 1187 г., когда Саладин захватил Иерусалим, положение в Святой земле еще более ухудшилось. Оба соперника, живущие в самой Палестине, разделили христианское население между собой: латинский патриарх - в Акре, греческий - в Иерусалиме. Эта локальная схизма в Иерусалиме и Антиохии имела самое печальное продолжение. Рим находился далеко; и если Рим и Константинополь ссорились, какое практическое значение имело это для основной массы христиан в Сирии и в Палестине? Но когда оба соперничающих епископа оспаривали один и тот же престол, а две враждующие общины жили в одном городе, тогда раскол становился повседневной реальностью, в которую непосредственно вовлекались простые верующие. Не церковные лидеры, а крестовые походы вовлекли в раздор целые общины, именно крестовые походы довели схизму до локального уровня.

 

    Но роковое событие произошло в 1204 г., когда во время IV крестового похода крестоносцы захватили Константинополь. Первоначально они направлялись в Египет, но Алексей, сын низложенного императора Исаака Ангела, убедил их повернуть к Константинополю, чтобы восстановить его с отцом на троне. Западное вмешательство в византийскую политику оказалось неудачным, и в конце концов крестоносцы, раздосадованные греческим "двоедушием", потеряли терпение и разграбили город. Восточнохристианский мир до сих пор помнит три страшные дня грабежа. "Даже сарацины милосердны и добры в сравнении с этими людьми, носящими на своих плечах крест Христов", - пишет Никита Хониат. По словам сэра Стивена Рансимена (Runciman), "крестоносцы принесли не мир, но меч, и этому мечу суждено было рассечь христианский мир"[4]. К давним доктринальным разногласиям отныне присоединилась горячая национальная ненависть, чувство оскорбленности и возмущения западной агрессией и святотатством. После 1204 г. уже не могло быть никаких сомнений в том, что христианские Восток и Запад разделились надвое.

 

    И православие, и Рим равно считали себя правыми в спорных вопросах вероучения, а своего оппонента неправым, поэтому после схизмы и Рим, и Православная церковь притязали на звание истинной церкви. Но даже будучи убеждены в собственной правоте, они должны оглянуться назад с печалью и раскаянием. Обе стороны должны честно признать, что могли и должны были сделать больше для предотвращения схизмы. Обе стороны на человеческом уровне повинны в допущенных ошибках. Так, православные должны корить себя за гордыню и высокомерие, с какими они глядели в византийскую эпоху на западных христиан. Они должны корить себя за такие инциденты, как бунт 1182 г., когда множество живущих в Константинополе латинян были растерзаны византийской чернью (хотя ни одно злодеяние византийской стороны нельзя сравнить с грабежом 1204 г.). И обе стороны, при всех своих притязаниях на звание истинной церкви, должны признать, что на человеческом уровне разделение самым прискорбным образом обеднило их обеих. Греческий Восток и латинский Запад нуждались и все еще нуждаются друг в друге. Для обеих сторон великая схизма обернулась трагедией.

Две попытки примирения.

Исихастский спор

 

    В 1204 г. крестоносцы основали в Константинополе недолговечное Латинское королевство. Оно перестало существовать в 1261 г., когда греки отвоевали свой город. Византия прожила еще двести лет, которые стали для нее временем величайшего культурного, художественного и религиозного возрождения. Но в политическом и экономическом отношении восстановленная Византийская империя была непрочным государством, все более беззащитным перед лицом давивших на нее с востока турецких полчищ.

 

    Были предприняты две серьезные попытки заключить унию между христианским Востоком и Западом: первая в XIII в., вторая в XV в. Инициатором первой попытки выступил император Михаил VIII (правил с 1259 по 1282) - тот самый, который отвоевал Константинополь. Хотя Михаил, несоменно, искренне желал христианского единства на религиозной основе, им руководили также политические соображения: перед угрозой нападения со стороны Карла Анжуйского, суверена Сицилии, он отчаянно нуждался в поддержке и защите папы, а такую поддержку лучше всего могла обеспечить именно уния. Собор, посвященный объединению церквей, был созван в Лионе в 1274 г. Присутствующие на нем православные делегаты согласились признать папские притязания и ввести Filioque в символ веры. Но уния осталась на бумаге, потому что подавляющее большинство клира и мирян отвергло унию - как в Византии, так и в Болгарии и в прочих православных странах. Общая реакция на Лионский собор подытожена в словах, которые приписывают сестре императора: "Пусть лучше погибнет империя моего брата, чем православная вера". Лионская уния была формально отвергнута преемником Михаила, а сам Михаил, как "отступник", лишен христианского погребения.

 

    Тем временем Восток и Запад все более отдалялись друг от друга и в богословии, и в понимании христианской жизни. Византия продолжала жить в атмосфере патристики, храня идеи и язык отцов IV в. А на Западе на смену святоотеческой традиции пришла схоластика - богословско-философский синтез, разработанный в XII-XIII вв. Западные богословы теперь использовали новые мыслительные категории, новый богословский метод и новую терминологию, которую Восток не понимал. Обе стороны все более утрачивали общее "дискурсивное пространство"[5].

 

    Византия внесла свой вклад в этот процесс: здесь тоже происходило богословское развитие, в котором Запад не участвовал, хотя оно и не было столь радикальным, как схоластическая революция. Главным образом оно было связано с шихастским спором, который возник в Византии в середине XIV в. В его центре стояло учение о природе Бога и о способах молитвы, принятых в Православной церкви.

 

    Чтобы понять суть исихастского спора, мы должны на минуту вернуться назад, к ранней истории восточного мистического богословия. В основных чертах оно было разработано Климентом Александрийским (+ 215) и Оригеном Александрийским (+ 253/254) и развито в IV в. каппадокийцами, особенно св. Григорием Нисским, а также их учеником Евагрием Понтийским (+ 399), монахом египетской пустыни. Для этой мистической традиции (особенно для Климента и Григория) характерен строго апофатический подход, при котором Бог описывается не столько в положительных, сколько в отрицательных терминах. Так как человеческий разум не в силах адекватно постигнуть Бога, любые высказывания о Нем неизбежно приблизительны. Поэтому менее ошибочным будет использовать отрицательный, чем положительный способ высказывания: отказаться говорить, что есть Бог, и просто назвать, что Он не есть. Григорий Нисский утверждает: "Истинное знание и созерцание Бога заключается в этом: видеть, что Он невидим. Ибо то, что мы ищем, лежит за пределами всякого знания, будучи полностью сокрыто мраком непостижимости"[6].

 

    Отрицательное богословие получило классическое выражение в так называемых "ареопагитских" сочинениях. В течение многих столетий их приписывали св. Дионисию Ареопагиту, которого Павел обратил в христианскую веру в Афинах (Деян 17:34). Но в действительности они принадлежат теру неизвестного автора, вероятно, жившего в Сирии в конце V в. и принадлежавшего к кругу симпатизирующих нехалкидонитам. Св. Максим Исповедник (+ 662) составил схолии к ареопагитскому корпусу и тем самым навечно обеспечил ему место в православном богословии. Дионисий также пользовался большим влиянием на Западе: известно, что в "Сумме теологии" Фомы Аквинского он цитируется 1760 раз, а один английский хронист XIV в. отмечает, что "Мистическое богословие" Дионисия "промчалось по Англии, словно дикий олень". Апофатический язык Дионисия был подхвачен многими. "Бог бесконечен и непостижим, - пишет Иоанн Дамаскин, - и все, что можно постигнуть о Нем, - это Его бесконечность и непостижимость... Бог не принадлежит к существующему: не то чтобы Он не существовал, но Он превыше всего существующего и даже превыше самого существования"[7].

 

    На первый взгляд может показаться, что такой упор на непознаваемость Бога исключает любой непосредственный опыт общения с Ним. Но на самом деле многие из тех, кто прибегает к апофатическому подходу, видят в нем не столько философское устройство для обозначения высшей трансцендентности Бога, сколько (и гораздо чаще) средство слияния с Богом в молитве. Отрицания служат не только для ограничения положительных высказываний о Боге, но и трамплинами для мистического богослова - всякий раз, когда тот стремится всем своим существом погрузиться в живую тайну Бога. Именно так обстоит дело в отношении Григория Нисского, Дионисия или Максима, широко практиковавших апофатический подход. Для них "путь отрицания" был в то же время "путем единения". Но нас могут спросить: как возможно встретиться лицом к лицу с Тем, Кто в высшей степени трансцендентен? Как может Бог быть одновременно постижимым и непостижимым?

 

    То был один из вопросов, стоящих перед исихастами XTV в. (Именование является производным от греческого слова hesychia, означающего внутреннее спокойствие. Исихастом называется тот, кто посвящает себя молчаливой молитве, освобожденной, насколько возможно, от любых образов, слов и дискурсивных суждений.) С этим вопросом был тесно связан другой вопрос: какова роль тела в молитве? Евагрий, как и Ориген, порой выказывает слишком большую близость к платонизму: он пишет о молитве в интеллектуальных терминах, как о деятельности разума, а не личности в целом. Создается впечатление, что он вообще не усматривает никакой позитивной роли человеческого тела в процессе искупления и оббжения. Равновесие между телом и душой было восстановлено в гомилиях другого аскетического автора - Макария. Традиционно он отождествлялся со св. Макарием Египетским (?300-390), однако теперь считается, что гомилии были написаны в Сирии либо Малой Азии в восьмидесятых годах IV в. Макариевы гомилии отстаивают более библейское представление о человеческой личности, согласно которому человек есть не только душа, заключенная в темницу тела (как считали греческие философы), но единое целое, душа и тело вместе. Где Евагрий говорит об уме, или интеллекте (по-гречески nous), там Макарий употребляет еврейское понятие сердца. Такая перемена важна, ибо сердце подразумевает всего человека - не только ум, но также волю, эмоции и даже тело.

 

    Используя термин "сердце" в этом макариевом смысле, православные часто говорят о "сердечной молитве". Что это значит? Когда человек начинает молиться, вначале он двигает губами и должен приложить интеллектуальное усилие к тому, чтобы понять смысл слов. Но когда он молится постоянно и сосредоточенно, тогда ум и сердце становятся одним: ум "сводится в сердце" и узнает силу "пребывания в сердце". Так молитва становится "сердечной молитвой": произносится не только губами и не только умом, но спонтанно возносится всецелым человеческим существом - его губами, умом, чувствами, волей и телом. Молитва целиком заполняет сознание человека и уже не требует усилия, но изливается сама собой. Такая сердечная молитва есть плод не одних только собственных стараний человека, но дар Божий.

 

    Когда православные говорят о "сердечной молитве", они обычно имеют в виду одну конкретную - Иисусову - молитву. Из греческих авторов сперва Диадох Фотикийский (сер. V в.), а потом св. Иоанн Лествичник с горы Синай (579?-649?) рекомендуют в качестве особо действенной формы молитвы постоянное повторение, или памятование, имени Иисуса. С течением времени призывание имени Иисуса выкристаллизовалось в короткую фразу, называемую Иисусовой молитвой: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя"[8]. К XIII в., если не раньше, произнесение Иисусовой молитвы соединилось с определенными физическими упражнениями, призванными помочь сосредоточению. Так, дыхание тщательно регулировалось соответственно темпу произнесения молитвы, рекомендовалось также соблюдать определенное положение тела: голова опущена, подбородок упирается в грудь, глаза устремлены в область сердца[9]. Все вместе часто называют "исихастским методом молитвы", но не следует думать, будто для самих исихастов эти упражнения составляли сущность молитвы. Их рассматривали не как самоцель, а как вспомогательное средство сосредоточения, полезное для некоторых, но не обязательное для всех. Исихасты знали, что нет механических способов стяжания Божьей благодати, как нет техники, автоматически вводящей в мистическое состояние.

 

    Для исихастов Византии мистический опыт достигал кульминации в созерцании божественного нетварного света. Творения св. Симеона Нового Богослова (942-1022), величайшего из византийских мистиков, полны этой "мистики света". Описывая собственный опыт, он вновь и вновь говорит о божественном свете, называя его "истинно божественным огнем", "нетварным и невидимым огнем, безначальным и нематериальным". Исихасты верили, что видимый ими свет - тот самый, какой явился трем ученикам во время преображения Иисуса на горе Фавор. Но как согласовать это видение божественного света с апофатическим учением о трансцендентности и недоступности Бога?

 

    Все эти вопросы, связанные с трансцендентностью Бога, ролью тела в молитве и божественным светом, вышли на первый план в середине XIV в. Против исихастов выступил ученый грек из Италии, Варлаам Калабрийский, который отстаивал доктрину "инаковости" и непознаваемости Бога во внешних образах. Иногда высказываются предположения, что Варлаам находился под влиянием номиналистской философии, популярной в то время на Западе, но вероятнее, что он почерпнул свое учение из греческих источников. Отправляясь от одностороннего толкования Дионисия, он доказывал, что Бога можно познать лишь косвенно; исихазм, с его точки зрения, был неправ, говоря о непосредственном опыте познания Бога, ибо такой опыт недоступен человеку в земной жизни. Ссылаясь на телесные упражнения, практикуемые исихастами, Варлаам обвинял тех в грубо материалистическом понимании молитвы. Его также возмущали притязания исихастов на то, что им удается узреть божественный нетварный свет: в этом пункте он опять-таки обвинял их в грубом материализме. Как может человек зреть божественную сущность телесными очами? Тот свет, который якобы видят исихасты, - не вечный свет божественности, а временный, тварный свет.

 

    На защиту исихастов встал св. Григорий Палама (1296-1359), архиепископ Фессалоник. Он отстаивал такое учение о человеческой личности, которое оправдывало использование телесных упражнений в молитве. Он также вопреки Варлааму доказывал, что исихасты в самом деле видят божественный нетварный свет. Чтобы объяснить, как это возможно, Григорий развил доктрину о различении сущности и энергий в Боге. Именно Григорий подвел прочное догматическое основание под практику исихазма, интегрировав его в православное богословие. Учение Паламы получило поддержку двух соборов, состоявшихся в Константинополе в 1341 и 1351 гг. Хотя то были поместные, а не вселенские соборы, они пользуются таким авторитетом в православном богословии, который немногим уступает авторитету Семи вселенских соборов. Но западнохристианский мир никогда официально не признавал эти два собора, хотя многие западные христиане в личном порядке принимают богословие Паламы.

 

    Григорий начал с подтверждения библейского учения о человеческой личности и воплощении. Человек есть одно и единое целое; не только разум, но весь человек был сотворен по образу Божьему. Тело - не враг души, а ее помощник и соработник. Приняв человеческое тело в воплощении, Христос "сделал плоть неистощимым источником освящения"[10]. Здесь Григорий подхватывает и развивает идеи, имплицитно присутствовавшие в более ранних текстах - например, в гомилиях Макария; то же высокое понимание человеческого тела стоит, как мы видели, и за православной доктриной иконопочитания. Григорий попытался применить это учение о человеческой личности к исихастскому методу молитвы: акцентируя роль тела в процессе молитвы, исихасты (по убеждению Григория) отнюдь не были повинны в грубом материализме. Они просто сохраняли верность библейскому учению о человеке как едином целом. Христос принял человеческую плоть и спас всего человека, следовательно, и молиться Христу должен всецелый человек - тело и душа вместе.

 

    От этого пункта Григорий поворачивает к основной проблеме: как совместить два утверждения - о познании Бога человеком и о том, что Бог по природе непознаваем? Ответ Григория гласит: мы познаем энергии Бога, но не Его сущность. Такое различение сущности (ousia) и энергий в Боге восходит к каппадокийским отцам. "Мы познаем Бога нашего по Его энергиям, - пишет св. Василий, - но не говорим, что можем приблизиться к Его сущности. Ибо, хотя Его энергии нисходят до нас. Его сущность остается неприступною"[11]. Григорий принимает это различение. Со всей страстностью, свойственной всякому выразителю апофатического богословия, он утверждает абсолютную непознаваемость Бога в Его сущности. "Бог не есть природа, - пишет Палама, - ибо Он превыше всякой природы; не есть сущее, ибо Он превыше всякого сущего... Ничто из сотворенного Им ни в малейшей степени не причастно и никогда не будет причастно к высшей природе или же приближено к ней"[12]. Но будучи предельно далеким в своей сущности, Бог явил себя в своих энергиях. Энергии Бога не есть нечто существующее отдельно от Него, - не дар Бога людям. Нет, это сам Бог в Его действовании и в Его явленности миру. Бог целиком и полностью присутствует в каждой из божественных энергий. Как сказал Джерард Манли Хопкинс, мир отмечен величием Божьим. Все творение - одна гигантская неопалимая купина, пронизанная, но не уничтожаемая невыразимым и чудесным огнем божественных энергий[13].

 

    Именно через эти энергии Бог вступает в прямое и непосредственное отношение с человечеством. В отношении к нам, людям, божественная энергия фактически есть не что иное, как благодать. Благодать - не "дар" Бога, не предмет, дарованный Богом человечеству, а прямое проявление самого Живого Бога, личная встреча между тварью и Творцом. "Благодать... - энергия или преизбыточествующее исхождение единой природы,.. в аспекте сообщения тварному, их обожению"[14]. Когда мы говорим, что святые преображены или "обожены" благодатью Божией, мы подразумеваем, что им дан непосредственный опыт видения самого Бога. Они знают Бога - разумеется, в Его энергиях, а не сущности.

 

    Бог есть Свет, и потому опыт восприятия божественной энергии принимает форму света. Тот свет, который созерцают исихасты, представляет собой не какое-то тварное сияние, а свет самого божества - тот свет, который окружал Христа на горе Фавор. Этот свет, доказывает Палама, - не чувственный или материальный свет, однако его можно узреть естественным зрением (как зрели его ученики Христа во время преображения). Ибо когда человек обожен, его телесные свойства, как и душа, преображаются. Поэтому исихастское видение света есть истинное видение Бога в Его божественных энергиях, и совершенно верно исихасты отождествляют его с нетварным Фаворским светом.

 

    Таким образом, Палама сохраняет в неприкосновенности трансцендентность Бога, избегая пантеизма, куда легко соскальзывает неосторожный мистицизм, но в то же время он утверждает имманентность Бога, Его непрестанное присутствие в мире. Бог остается "всецело Иным", но через свои энергии (которые есть сам Бог) Он вступает в непосредственное отношение с миром. Он - Живой Бог, Бог истории, Бог Библии, воплотившийся во Христе. Когда Варлаам исключает всякую возможность непосредственного богопознания и утверждает тварность божественного Фаворского света, он делает пропасть между Богом и человечеством непреодолимой. Следовательно, в своем противостоянии Варлааму Григорий Палама стремится к тому же, к чему стремился Афанасий и Вселенские соборы: сохранить непосредственный доступ к Богу, отстоять полноту нашего искупления и обожения. То вероучение, которое составляло суть споров о Троице, личности Христа и святых иконах, - это же самое вероучение составляет сердцевину исихастского спора.

 

    "В замкнутом мире Византии, - пишет Дом Грегори Дике, - после VI в. не возникло ни одного свежего движения мысли... Сон начался в девятом столетии, а возможно, даже раньше, в шестом"[15]. Византийские догматические споры XIV в. убедительно разоблачают ложность подобных утверждений. Конечно, Григорий Палама не был революционером-новатором, а твердо стоял на традиции прошлого. Тем не менее он был первостепенным творческим богословом, и его труды свидетельствуют о том, что православное богословие не утратило активности и после VIII в. и Седьмого вселенского собора.

 

    Среди современников Григория Паламы следует отметить Николая Кавасилу Он симпатизировал исихастам, хотя и не был непосредственным участником спора. Кавасила является автором "Комментария на Божественную литургию", ставшего в православии классическим трудом по данной теме, а также трактата о таинствах "Жизнь во Христе". Сочинения Кавасилы отмечены двумя характерными чертами: живым чувством личности Христа (который, по словам Николая, "ближе нам, чем наша собственная душа"[16]) и неизменной сосредоточенностью на таинствах. Для Кавасилы мистическая жизнь есть, по существу, жизнь во Христе и в таинствах. Здесь может подстерегать та опасность, что мистицизм примет индивидуалистический и умозрительный характер, однако у Кавасилы он всегда остается христоцентричным, сакраментальным, церковным. Труды Кавасилы свидетельствуют о том, насколько тесно связаны между собою в византийском богословии мистицизм и сакраментальная жизнь. Палама и его окружение никогда не считали, будто мистическая молитва позволяет обходиться без нормальной институированной церковной жизни.

 

    Второй собор по вопросу унии состоялся во Флоренции в 1438-1439 гг. На нем лично присутствовал император Иоанн VIII (правил в 1425-1448) вместе с Константинопольским патриархом и большой делегацией Византийской церкви, а также представители других православных церквей. Дискуссии были долгими, и обе стороны приложили много усилий к тому, чтобы достигнуть истинного согласия по главным вопросам. В то же время грекам трудно было обсуждать богословские проблемы беспристрастно: они знали, что их политическое положение отчаянно и единственная надежда победить турок заключалась в помощи со стороны Запада. В конце концов была выработана формула унии, включавшая Filioque, тезисы о чистилище, "опресноках" и папских притязаниях. Ее подписали все присутствующие на соборе православные, за исключением одного - Эфесского архиепископа Марка, позднее канонизированного Православной церковью. Флорентийская уния базировалась на двойном принципе: согласие в доктринальных вопросах и уважение законных традиций и обрядов каждой церкви. Так, в вопросах вероучения православные признали папские притязания (хотя формула унии в своем словесном выражении была несколько расплывчатой и двусмысленной), признали положение о двойном исхождении Святого Духа (хотя от них не требовали ввести Filioque в текст символа Божественной литургии), признали римо-католическое учение о чистилище (один из пунктов расхождения между Востоком и Западом, вскрывшийся лишь в XIII в.). Но что касается "опресноков", здесь единодушия не требовалось: грекам было позволено употреблять кислое тесто, в то время как латиняне продолжали употреблять пресное.

 

    Но хотя Флорентийская уния праздновалась по всей Западной Европе - во всех приходских церквах Англии звонили колокола, - она оказалась не более жизнеспособной, чем предшествовавшая ей уния в Лионе. Иоанн VIII и его преемник Константин XI (последний византийский император и восемнадцатый по счету от Константина Великого) оставались верны унии; однако они были бессильны навязать ее своим подданным и даже не осмеливались публично объявить о ней в Константинополе вплоть до 1452 г. Многие из подписавших унию во Флоренции отозвали свои подписи по возвращении домой. Постановления собора признала лишь ничтожная часть византийского духовенства и народа. Как бы перекликаясь с тем, что сказала сестра императора после Лиона, великий князь Лука Нотарас заявил: "Я предпочитаю увидеть в центре города мусульманский тюрбан, чем латинскую митру".

 

    Иоанн и Константин надеялись, что Флорентийская уния обеспечит им военную поддержку Запада, однако реальная помощь оказалась ничтожной. Седьмого апреля 1453 г. турки начали штурм Константинополя с суши и с моря. Уступая врагам в численности более чем в 20 раз, византийцы героически держали оборону долгих семь недель. Но положение было безнадежным. Рано утром 29 мая состоялась последняя христианская служба в соборе св. Софии. То была совместная служба православных и римо-католиков: в этот решающий час сторонники и противники Флорентийской унии забыли о своих разногласиях. Император после причастия покинул собор и погиб, сражаясь на стенах города. В тот же день ближе к вечеру город был взят турками, и самый прославленный храм христианского мира стал мечетью.

 

    То был конец Византийской империи. Но не конец Константинопольского патриархата и еще менее конец православия.

 

[2]Цитир. в S. Runciman, The Eastern Schism, p. 116.

[3]Цитир. S. Runciman, The Eastern Schism, p. 139.

[4]The Eastern Schism, p. 101.

[5]Один из лучших богословов XX-го века Владимир Лосский в своем труде "Боговидение" показал, то насколько сильно учение западных богословов XII-XIV вв. отличалось от учения Отцов Церкви IV-VIII вв. Несколько позже мы планируем опубликовать эту статью на страницах сайта. [редакторы сайта].

[6]Жизнь Моисея, 11, 163 (377 А).

[7]О православной вере, I, 4 (P.G. XCIV, 800 В).

[8]"...помилуй мя, грешного" (ср. молитву мытаря, Лк 18:13).

[9]Есть любопытные параллели между исихастским "методом", с одной стороны, и индуистской йогой и мусульманской dhikr, с другой; однако не следует преувеличивать черты сходства.

[10]Гомилии 16 (P.G. CLI, 193 В).

[11]Письмо 234,1.

[12]P.G.CL.1176C.

[13]Ср. Максим, Ambigua, P.O. XCI, 1148 D.

[14]В.Н.Лосский Очерк мистического богословия. Восточной Церкви, М., 1991,с. 130.

[15]The Shape of the Liturgy (London 1945), p. 548.

[16]P.G.CL.712A.


Обращение славян

 

Благодатная вера распространилась по всей земле и наконец достигла русского народа... Милостивый Бог, пекущийся обо всех странах, более не пренебрегает нами. То было Его желание - спасти нас и привести к разуму.

Иларион, митрополит Руси (1051-1054?)

Кирилл и Мефодий

    Середина IX в. была для Константинополя периодом интенсивной миссионерской деятельности. Избавившись наконец от долгой иконоборческой смуты, Византийская церковь обратила свою энергию на обращение язычников-славян, живших к северу и северо-востоку от границ империи - моравов, болгар, сербов и русичей. Первым Константинопольским патриархом, развернувшим широкомасштабную миссионерскую деятельность среди славян, был Фотий. Для этой цели он выбрал двух братьев, фессалоникийских греков Константина (826-869) и Мефодия (815?-885). В Православной церкви Константина обычно называют Кириллом - по имени, которое тот принял в монашестве, в более ранние годы он был известен как "Константин-философ". Константин был самым способным из учеников Фотия, знатоком множества языков, в том числе арабского, еврейского и даже самаритянского диалекта. Но особо сведущими Константин и его брат были в славянском языке: еще в детстве они изучили диалект славян, живших в окрестностях Фессалоник, и могли свободно говорить на нем.

 

    Первым миссионерским путешествием Кирилла и Мефодия стала в 860 г. краткая поездка к хазарам, жившим к северу от Кавказа. Она не имела долговременного успеха, и несколькими годами позже хазары приняли иудаизм. Реальная деятельность братьев началась в 863 г., когда они отправились в Моравию (территориально совпадавшую в общих чертах с позднейшей Чехословакией). Миссия братьев была направлена в Моравию в ответ на просьбу Моравского князя Ростислава прислать миссионеров, способных проповедовать народу на его собственном наречии и вести службу на славянском языке. Но славянская служба требовала славянской Библии и славянских богослужебных книг. Прежде чем отправиться в Моравию, братья принялись за гигантскую переводческую работу, а прежде им нужно было изобрести подходящую славянскую азбуку. При переводе братья использовали ту форму славянского языка, которая была известна им с детства: македонский диалект славян из окрестностей Фессалоник. Так диалект македонских славян стал церковнославянским языком, который до сего дня остается литургическим языком Русской церкви и некоторых других православных славянских церквей.

 

    Невозможно переоценить то значение, какое имели для будущего православной веры славянские переводы Кирилла и Мефодия, взятые ими с собой в неведомую северную страну. Немного найдется в истории церкви столь значимых событий. С самого начала славянские христиане пользовались преимуществом, которого не было ни у одного народа тогдашней Западной Европы: они слушали Евангелие и церковную службу на языке, который могли понимать. В отличие от Римской церкви, настаивавшей на сохранении латыни, Православная церковь никогда не была ригористичной в вопросе языка: ее нормальная политика состоит в том, чтобы вести службу на народном языке.

 

    В Моравии, как и в Болгарии, греческая миссия часто сталкивалась с германскими миссионерами, действовавшими в том же регионе. Эти две миссии не только зависели от разных патриархатов, но и руководствовались разными принципами. Кирилл и Мефодий использовали в церковной службе славянский язык, германцы - латинский, Кирилл и Мефодий читали символ веры в его изначальной форме, германцы - с прибавлением Filioque. Чтобы избавить свою миссию от германского вмешательства, Кирилл решил поставить ее под непосредственное покровительство папы. Это решение Кирилла свидетельствует о том, что он не считал ссору между Фотием и Николаем слишком серьезной. Для него Восток и Запад все еще составляли единую церковь, и не имело первостепенного значения, будет ли его миссия зависеть от Константинополя или от Рима, лишь бы можно было продолжать вести службы на славянском языке. Итак, в 868 г. братья лично отправились в Рим и вполне преуспели в своей просьбе. Адриан II, преемник Николая I на Римском престоле, благосклонно принял их и полностью поддержал греческую миссию, подтвердив употребление славянского как литургического языка Моравии. Он также одобрил переводы братьев и возложил копии славянских богослужебных книг на алтари главных церквей Рима.

 

    Кирилл умер в Риме (869), а Мефодий вернулся в Моравию. К сожалению, германцы проигнорировали решение папы и чинили всяческие препятствия Мефодию, даже засадив его в тюрьму на целый год. Когда в 885 г. Мефодий умер, германцы выгнали его последователей из страны, а многих продали в рабство. Еще в течение двух столетий сохранялись следы славянской миссии в Моравии, но в конце концов они были полностью стерты. В стране повсеместно утвердилось христианство в его западной форме, с латинским языком и латинской культурой (а также, разумеется, с Filioque). Попытка основать в Моравии славянскую национальную церковь ни к чему не привела, и может сложиться впечатление, что дело Кирилла и Мефодия в конце концов потерпело неудачу.

 

    Однако в действительности это не так. Деятельность братьев принесла плоды в других странах, где им не довелось проповедовать лично, - прежде всего в Болгарии, Сербии и Руси. Как мы уже видели, болгарский каган Борис одно время колебался между Востоком и Западом, но в конце концов признал юрисдикцию Константинополя. Византийские миссионеры в Болгарии не имели проницательности Кирилла и Мефодия и сперва использовали в богослужениях греческий язык, столь же непонятный рядовому болгарину, что и латынь. Однако после того, как ученики Мефодия были изгнаны из Моравии, они естественно направились в Болгарию и здесь ввели принципы моравской миссии. Греческий был заменен славянским языком, и христианская культура Византии предстала перед болгарами в славянской форме, которую они могли воспринять. Болгарская церковь росла быстро. Около 926 г. в правление Симеона Великого (годы царствования 893-927) был основан независимый Болгарский патриархат, признанный патриархом Константинополя в 927 г. Мечта Бориса - собственная автокефальная церковь - сбылась всего через пятьдесят лет после его смерти. Болгарская церковь стала первой национальной славянской церковью.

 

    Византийские миссионеры направились также в Сербию, принявшую христианство во второй половине IX в., около 867-874 гг. Сербия тоже лежала на водоразделе между восточным и западным христианским миром, но после колебаний последовала примеру не Моравии, а Болгарии, признав юрисдикцию Константинополя. В стране появились славянские богослужебные книги и стала развиваться славяно-византийская культура. Сербская церковь обрела частичную самостоятельность при св. Савве (1176-1235), крупнейшем национальном святом, посвященном в Никее в 1219 г. в архиепископы Сербии. В 1346 г. был создан Сербский патриархат, признанный Константинополем в 1375 г.

 

    Обращение Руси тоже косвенно связано с деятельностью Кирилла и Мефодия, но о нем мы будем говорить ниже, в следующем разделе. Христианизация болгар, сербов и русичей - "духовных детей" двух фессалоникийских греков - заслуженно дала им звание "апостолов славян".

 

    Еще одна балканская страна, Румыния, имела более сложную историю. Румыны хотя и находились под влиянием соседей-славян, изначально были латинянами по языку и этническому характеру. Дакия, составляющая часть современной Румынии, была римской провинцией с 106 по 271 гг., но христианские общины, основанные в тот период, видимо, исчезли после ухода римлян. Часть румын, кажется, была обращена в христианство болгарами в конце IX - начале Х вв., но полная христианизация двух румынских княжеств, Молдавии и Валахии, относится уже к XIV в. Кто полагает, будто православие имеет исключительно "восточный" - греко-славянский - характер, пусть не забывает о том факте, что Румынская церковь, занимающая сегодня второе место по численности среди православных церквей, по своей национальной идентичности является преимущественно латинской.

 

    Византия подарила славянам полностью разработанное христианское вероучение и полностью развитую христианскую цивилизацию. Когда в IX в. началось обращение славян, великая эпоха доктринальных споров и Вселенских соборов подходила к концу. Основные положения веры - догматы о Троице и воплощении - были уже разработаны и переданы славянам в своем окончательном виде. Быть может, поэтому славянские церкви дали мало оригинальных богословов, а религиозные диспуты, возникавшие в славянских странах, обычно не имели догматического характера. Но вера в Троицу и воплощение существовала не в пустоте: вместе с ней пришла вся христианская культура и цивилизация, и принесли ее с собой из Византии опять-таки греческие миссионеры. Христианизация и окультуривание славян происходили одновременно.

 

    Греки передавали свою веру и цивилизацию не в чужом для славян, а именно в славянском обличье, и здесь решающую роль сыграли переводы Кирилла и Мефодия. Славяне действительно могли усвоить то, что они брали у Византии. Будучи сперва принадлежностью правящих классов, византийская культура и православная вера со временем вошли в повседневную жизнь каждого славянского народа в целом. Система создания независимых национальных церквей только укрепила связь между народом и церковью.

 

    Конечно, сближение православия с жизнью народа и, особенно, создание национальных церквей имело и неблагоприятные последствия. Ввиду тесной связи церкви и государства православные славяне часто смешивали то и другое и заставляли церковь служить целям национальной политики. Порой они склонны были рассматривать свою веру как прежде всего сербскую, русскую или болгарскую, забывая о том, что она, и в первую очередь, является православной и кафолической верой. Такому искушению в Новое время подвергались и греки. Национализм был тем ядом, который отравлял православие в течение последних десяти столетий. Но в конце концов интеграция церкви и народа оказалась весьма благоприятной. Христианство сделалось у славян поистине религией всего народа, народной религией в лучшем смысле слова.

Крещение Руси.

Киевский период (988-1237)

 

    Фотий вынашивал также планы обращения славян Руси. Около 864 г. он послал епископа на Русь, однако эта первая христианская миссия была уничтожена Олегом, захватившим власть в Киеве (главном городе Руси той эпохи) в 878 г. Тем не менее проникновение христианства на Русь из Византии, Болгарии и Скандинавии продолжалось, в 945 г. в Киеве, несомненно, существовал христианский храм. Русская княгиня Ольга стала христианкой в 955 г., хотя ее сын Святослав отказался последовать примеру матери: он заявил, что если примет крещение, дружина поднимет его на смех. Но в 988 г. внук Ольги Владимир (годы княжения 980-1015) обратился в христианство и взял в жены сестру Византийского императора Анну. Православие стало государственной религией русского государства и оставалось ею вплоть до 1917 г. Владимир всерьез взялся за христианизацию своих владений: на Русь ехали священники, ввозились реликвии, священные сосуды, иконы, совершались массовые крещения в реках, были утверждены церковные суды и церковная десятина. Огромного идола Перуна с серебряной головой и золотыми усами с бесчестьем сволокли с вершины холма над Киевом. "Ангельская труба и евангельский гром гремят по всем городам. Воздух освятился воскурениями, возносимыми Богу. Монастыри встали на горах. Мужи и жены, малый и великий - все люди наполнили святые церкви."' Так описывает это событие митрополит Иларион спустя шестьдесят лет. Несомненно, он слегка идеализировал картину. Киевская Русь не в одночасье стала христианской: сперва церковь утвердилась только в городах, в то время как значительное число сельского населения оставалось языческим до XIV и XV вв.

 

    Владимир уделял большое внимание социальным аспектам христианства, как некогда Иоанн Милостивый. Где бы он ни пировал со своим двором, он раздавал пищу голодным и немощным. Нигде больше в Европе того времени не существовало столь высокоорганизованной системы "социального обеспечения", как в Киеве Х в. Другие правители Киевской Руси следовали примеру Владимира. Так, Владимир Мономах (годы княжения 1113-1125) в своем "Поучении" писал сыновьям: "Всего же пуще убогих не забывайте, но сколько можете, кормите, и заботьтесь о сироте, и вдовицу оправдайте сами, а не позволяйте сильным погубить человека"[2]. Владимир также глубоко воспринял христианский закон милосердия, и когда вводил в Киеве византийское право, настаивал на смягчении его наиболее жестоких и беспощадных черт. В Киевской Руси не существовало смертной казни, увечения или пыток, телесные наказания применялись крайне ограниченно[3].

 

    Та же доброта ощущается в истории двух сыновей Владимира - Бориса и Глеба. После смерти Владимира в 1015 г. их старший брат Святополк попытался овладеть их княжествами. Буквально поняв евангельскую заповедь, братья не оказали никакого сопротивления, хотя легко могли это сделать, и были по очереди убиты посланцами Святополка. Если необходимо должна была пролиться кровь, Борис и Глеб предпочли, чтобы это была их кровь. Хотя они не были мучениками за веру, а пали жертвами политической смуты, церковь канонизировала обоих под именем "братьев-страстотерпцев": на Руси чувствовали, что своим невинным и добровольным страданием они приобщились к страстям Христа. Русские люди всегда отводили страданию особое место в христианской жизни.

 

    В Киевской Руси, как и в Византии и на средневековом Западе, важную роль играли монастыри. Самым влиятельным из них был Киево-Печерский монастырь (Печерская лавра). Он был основан как полуотшельническое братство св. Антонием - русским монахом, прежде жившим на Афоне, и реорганизован преемником св. Антония, св. Феодосием (+ 1074). Феодосий ввел в Печерском монастыре киновийный устав, которому следовали в Студийском монастыре Константинополя. Подобно Владимиру, св. Феодосий был чуток к социальным требованиям христианства и выполнял их радикальным образом, ставя себя на место бедняков, как это делал на Западе св. Франциск Ассизский. Если Борис и Глеб последовали Христу в своей жертвенной смерти, то Феодосий следовал Ему в бедности и "кенозисе" (самоотвержении). Будучи благородного происхождения, он еще в детстве решил носить грубую и латаную одежду и работать в поле наравне с холопами. "Господь наш Иисус Христос, - говорил Феодосий, - сделался бедным и уничижил Себя, давая нам Себя в пример, дабы и мы уничижили себя во имя Его. Он терпел оскорбления, был оплеван и бит ради нашего спасения; насколько же справедливо, чтобы и мы пострадали ради стяжания Христа!"[4] Даже став игуменом, Феодосии носил самую скромную одежду и отвергал любые внешние знаки власти. И в то же время он был почитаемым другом и советчиком князей и бояр. Тот же идеал кенотического смирения вдохновлял и других подвижников - например, епископа Владимирского Луку (+ 1185). По словам Владимирской летописи, Лука "облекся во смирение Христово и не имел града здесь, а искал будущего града". Этот идеал присутствует в русском фольклоре и у таких писателей, как Толстой и Достоевский.

 

    Владимир, Борис и Глеб, Феодосии - все они пеклись о практическом следовании Евангелию: Владимир - заботясь о социальной справедливости и милосердии к преступникам, Борис и Глеб - последовав за Христом в добровольном страдании и смерти, Феодосий - в самоотождествлении с немощным. Эти четверо святых воплощают одну из привлекательнейших черт в христианстве Киевской Руси.

 

    В киевский период Русская церковь оставалась в подчинении Константинополя, и вплоть до 1237 г. митрополитами Руси обычно были греки. В памятование тех дней, когда митрополиты прибывали из Византии, Русская церковь продолжает петь по-гречески торжественное приветствие епископу: eispolla eti, despota ("на многие лета, владыко"). Но из остальных епископов киевского периода примерно половина были русскими по рождению; один был даже обращенным евреем, а другой сирийцем.

 

    Киев поддерживал тесные связи не только с Византией, но и с Западной Европой. Некоторые черты в организации ранней Русской церкви - например, церковная десятина - были не византийского, а западноевропейского происхождения. Многие западные святые, не поминавшиеся в византийских святцах, почитались в Киеве: так молитва Святой Троице, составленная в Киеве в XI в., упоминает английских святых Албания и Ботольфа, а также французского святого Мартина Турского. Некоторые авторы даже утверждают, что до 1054 г. Русская церковь была латинской в той же мере, что и греческой, но это сильное преувеличение. В киевский период Россия стояла ближе к Западу, чем в любую другую эпоху до царствования Петра I, и все-таки она заимствовала у Византии несравненно больше, чем у латинской культуры. Наполеон был исторически корректен, когда называл императора Александра I "греком восточной империи".

 

    Величайшим несчастьем для Руси было то, что ей не хватило времени усвоить все духовное наследие Византии. В 1237 г. внезапное и разрушительное монгольское нашествие положило конец Киевской Руси. Киев был разграблен, и вся русская земля, кроме далеких северных территорий близ Новгорода, подверглась опустошению. Путешественник, посетивший монгольскую ставку в 1246 г., передает, что не увидел в русской земле ни города, ни селения, но только руины и бесчисленные человеческие черепа. Но хотя Киев был разрушен, киевское христианство продолжало жить в народной памяти:

Киевская Русь, подобно золотым дням детства, никогда не тускнела в памяти русского народа. В чистом источнике ее письменности всякий желающий может утолить свою религиозную жажду, среди ее досточтимых авторов он найдет проводника через хитросплетения современного мира. Киевское христианство имеет ту же ценность для русского религиозного сознания, какую ПУШКИН имеет для русского художественного чувства: это образец, золотая мера, царский путь[5].

Русская церковь под игом монголов (1237-1448)

 

    Сюзеренитет татаро-монгол над Русью длился с 1237 по 1480 гг. Но после великой битвы на Куликовом поле (1380), когда русские полки отважились наконец встретиться с угнетателями в открытом бою и разбили их, монгольская власть значительно ослабела, а к 1450 г. стала и вовсе номинальной. Именно церковь более, чем любая другая сила, способствовала сохранению русского национального самосознания в XIII и XIV вв., точно так же, как позднее именно церковь помогла грекам сохранить чувство единства под властью турок. Киев так и не оправился после разгрома 1237 г., и главенство перешло в XIV в. к Московскому княжеству. Именно великие московские князья были вдохновителями сопротивления монголам и повели русские войска на Куликово поле. Еще когда город был мал и относительно незначителен, митрополит Руси Петр (1308-132G) решил переселиться в Москву. В конце концов это привело к разделению Русской церкви на две митрополии - Московскую и Киевскую; но такое устройство не было постоянным и устройчивым вплоть до середины XV в.

 

    В истории Русской церкви монгольского периода особое положение занимают трое святых: Александр Невский, Стефан Пермский и Сергий Радонежский.

 

    Александра Невского (+ 1263), одного из величайших святых воинов Руси, сравнивают с его западным современником, французским королем Людовиком Святым. Александр княжил в Новгороде - единственном крупном княжестве Руси, избежавшем разорения в 1237 г. Но вскоре после нашествия татар Александр столкнулся с другой угрозой, идущей с запада: шведами, немцами и литовцами. Сражаться одновременно на два фронта было невозможно. Александр предпочел подчиниться верховной власти татар и платить дань, но западным противникам он оказал решительное сопротивление и нанес им два сокрушительных поражения, в 1240 г. разбив шведов, а в 1242 г. - тевтонских рыцарей. Решение Александра договариваться скорее с татарами, чем с западными противниками, объясняется прежде всего религиозными соображениями: татары брали дань, но не вмешивались в жизнь церкви, в то время как неприкрытая цель тевтонских рыцарей состояла именно в том, чтобы привести русских "схизматиков" под юрисдикцию папы. То было время, когда в Константинополе сидел латинский патриарх, и немецкие рыцари стремились сломить православный Новгород точно так же, как их собратья-крестоносцы на юге сломили в 1204 г. православный Константинополь. Но Александр, несмотря на монгольскую угрозу, отверг религиозный компромисс. Говорят, он так ответил посланцам папы: "Наше учение проповедано апостолами... Мы тщательно придерживаемся предания святых отцов Семи соборов. Что до ваших слов, мы их не слушаем и не хотим вашего учения"[6]. Двумя столетиями позже греки после Флорентийского собора сделали тот же выбор: лучше политическое подчинение неверным, чем то, что они ощущали как духовное пленение Римской церковью.

 

    Стефан Пермский обращает нас к другому аспекту жизни церкви при монголах: к ее миссионерскому служению. С первых дней своего существования Русская церковь была церковью миссионерской, и русские не задержались с посылкой евангелизаторов к завоевателям-язычникам. В 1261 г. некто Митрофан отправился в качестве епископа-миссионера в Сарай-татарскую столицу на Волге. Другие проповедовали среди первобытных языческих племен на северо-востоке и крайнем севере русских земель. Верно следуя примеру св. Кирилла и Мефодия, миссионеры переводили Библию и богослужебные тексты на языки и диалекты народов, которым они служили.

 

    Св. Стефан, епископ Пермский (1340-1396), проповедовал среди зырянских племен. Тринадцать лет он готовился к этому в монастыре, изучая не только местный диалект, но и греческий язык, дабы как можно лучше соответствовать своей переводческой задаче. В отличие от Кирилла и Мефодия, применивших в славянских переводах адаптированный греческий алфавит, Стефан воспользовался местными рунами. Он был также иконописцем и пытался изображать Бога не только как Бога истины, но и как Бога красоты. Подобно многим другим древнерусским миссионерам, Стефан не шел следом за военным и политическим завоеванием, а предшествовал ему.

 

    Сергий Радонежский (1314?-1392), величайший национальный русский святой, тесно связан с освободительной борьбой XIV в. Внешне его жизненный путь напоминает жизнь св. Антония Египетского. Сергий удалился в леса (северный эквивалент египетской пустыни) и основал там пустынь, посвященную Святой Троице. По прошествии нескольких лет, проведенных им в уединении, место его отшельничества стало известным, вокруг него собрались ученики, и Сергий сделался их духовным наставником - старцем. Наконец (и здесь параллель с Антонием заканчивается) он превратил группу учеников в регулярный монастырь, ставший еще при его жизни крупнейшей монашеской обителью страны. Свято-Троицкий монастырь сделался для Московской Руси тем же, чем для Киевской Руси была Печерская лавра.

 

    Сергий практиковал тот же кенозис и намеренное самоуничижение, что и Феодосий. Несмотря на благородное происхождение, он жил по-крестьянски и одевался очень бедно. "Его одежда была из грубого крестьянского войлока, старая, изношенная, немытая, пропитанная потом и вся залатанная"[7]. Уже достигнув высот славы, будучи игуменом крупнейшего монастыря, он продолжал работать в огороде. Когда он являлся посетителям, те часто не могли поверить, что это и есть прославленный Сергий. "Я пришел увидеть пророка, - воскликнул с досадой один из них, - а вы показываете мне нищего". Подобно Феодосию, Сергий принимал деятельное участие в политической жизни. Будучи близким другом великих московских князей, он поддерживал их усилия по расширению княжества. Примечательно, что перед Куликовской битвой князь Дмитрий Донской, воглавлявший русское войско, специально приехал к Сергию за благословением.

 

    Но несмотря на многие параллели в жизненном пути Феодосия и Сергия, нужно отметить два важных различия. Во-первых, Печерский монастырь, подобно большинству монастырей Киевской Руси, находился па окраине города, в то время как Свято-Троицкая обитель была основана в лесной глуши, вдали от цивилизованного мира. Сергий был своеобразным первопроходцем и колонистом, продвинувшим вперед пределы цивилизации и окультурившим дикий лес. И он был не единственным монахом-колонистом в ту эпоху. Другие тоже уходили отшельниками в леса, но, как и в случае Сергия, первоначальные пустыни быстро вырастали в регулярные монастыри, за стенами которых возникало цивилизованное городское поселение. Затем процесс возобновлялся: новое поколение монахов уходило в поисках уединения в еще более отдаленные леса, за ними следовали ученики, возникали новые общины и расчищались под пашню новые земли. Такое постоянное продвижение монахов-колонистов составляет одну из самых заметных черт в жизни Руси XIV-XV вв. От Радонежа и других центров широкая сеть монашеских обителей распространилась по всей северной Руси вплоть до Белого моря и полярного круга. Только при жизни Сергия его ученики основали пятьдесят новых общин, и еще сорок были основаны его последователями в следующем поколении. Эти монахи-первопроходцы были не только колонистами, но и миссионерами: проникая дальше на север, они проповедовали христианство первобытным племенам язычников, живших в лесах вокруг монастырей.

 

    Во-вторых, в религиозном опыте Феодосия не было ничего специфически мистического, а вот у Сергия новое измерение духовной жизни становится очевидным. Сергий был современником Григория Паламы, и не исключено, что он кое-что знал об исихастском движении в Византии. Во всяком случае, некоторые видения, дарованные Сергию во время молитвы и переданные его биографом Епифанием, можно истолковать только в мистическом смысле.

 

    Сергий был прозван "игуменом земли Русской", причем он был им в трех смыслах: во-первых, он горячо поддерживал возвышение Москвы и сопротивление татарам, во-вторых, он более, чем кто-либо другой, вдохновил продвижение монахов и монастырей в леса, в-третьих, через опыт мистической молитвы он углубил внутреннюю жизнь Русской церкви. Быть может, Сергию лучше, чем любому другому русскому святому, удалось гармонично сочетать социальный и мистический аспекты монашества. Под влиянием Сергия и его последователей два столетия, с 1350 по 1550 гг., стали золотым веком русской духовности.

 

    Те же два столетия были и золотым веком русского религиозного искусства. За эти годы живописцы Руси довели до совершенства воспринятые из Византии иконописные традиции. Но ярче всего иконописание расцвело среди духовных чад св. Сергия. Не случайно тончайшее с художественной точки зрения произведение православной иконописи - "Святая Троица" Андрея Рублева (1370?-1430?) - было написано в честь св. Сергия и помещено в его монастыре.

 

    Через шестьдесят лет после смерти Сергия Византийская империя пала под натиском турок. Новая Россия, которая начала складываться после Куликовской битвы и созиданию которой столь много содействовал сам святой, отныне была призвана занять место Византии как защитницы православного мира. Она оказалась и достойной, и недостойной этого призвания.

 

[2]Цитир. в G. Vernadsky, Kieuan Russia (New Haven 1948), p. 195.

[3]В Византиии существовала смертная казнь, но применялась редко; зато наказание в виде увечения было весьма распространенным.

[4]Нестор, "Житие св. Феодосия", в: G.P. Fedotov, A Treasury of Russian Spirituality, p. 27.

[5]Fedotov, The Russian Religious Mind, vol. I, p. 412.

[6]Из жития Александра Невского, написанного » XIII в.; цитир. в: Fedotov, The Russian Religious Mind, vol. I, p. 383.

[7]Св. Епифаний, "Житие св. Сергия", в: Fedotov, A Treasury of Russian Spirituality, pp. 69-70.


 Церковь под властью ислама

 

Сегодня неколебимая стойкость Греческой церкви.., невзирая на гнет и насилие со стороны турок, а также на обольщения и наслаждения мира сего, есть подтверждение не менее убедительное, нежели чудеса и сила, явленные ею при ее начале. Поистине изумительно видеть, с каким упорством, решительностью и простодушием неграмотные бедняки отстаивают свою веру.

Сэр Пал Рико (1679)

Imperium in imperio

    "Абсолютно противоестественно повсюду видеть полумесяц там, где так долго торжествующе возвышался крест", - писал в 1677 г. Эдвард Браун вскоре после прибытия (в качестве капеллана английского посольства) в Константинополь. Грекам в 1453 г. это, должно быть, тоже казалось абсолютно противоестественным. Более тысячи лет все считали само собой разумеющимся, что Византия - постоянный элемент Божьего провидения в мире. И вот "богохранимый град" пал, и греки оказались под владычеством неверных.

 

    То был нелегкий переход, но его облегчили сами турки, которые обращались со своими подданными-христианами подчеркнуто великодушно. Мусульмане в XV в. проявляли гораздо большую терпимость к христианам, чем западные христиане друг ко другу в эпоху Реформации и в XVII в. Приверженцы ислама считали Библию священной книгой, а Иисуса Христа - пророком. Поэтому в глазах мусульман христианская религия в некоторых вопросах заблуждалась, но не была абсолютно ложной, и с христианами как "людьми Писания" следовало обращаться не так, как с обычными язычниками. Согласно мусульманскому учению, следовало не подвергать христиан гонениям, а позволить им по-прежнему исповедовать свою веру, не вмешиваясь до тех пор, пока они подчиняются власти ислама.

 

    Такими принципами руководствовался завоеватель Константинополя султан Мохаммед II. До того, как город пал, греки называли его "предтечей Антихриста и вторым Синнахерибом", но на практике правление султана оказалось совсем иным. Узнав, что патриарший престол пустует, Мохаммед призвал монаха Геннадия и сделал его патриархом. До того, как стать патриархом, Геннадий (1405?-1472?) был известен под именем Георгия Схолария как плодовитый писатель и ведущий греческий богослов эпохи. Он был решительным противником Римской церкви, и его назначение на патриарший престол означало окончательный разрыв с Флорентийской унией. Несомненно, султан руководствовался политическими соображениями, когда выбирал человека антилатинских убеждений: имея патриархом Геннадия, он мог не опасаться, что греки за его спиной будут искать помощи у римско-католических держав.

 

    Султан лично возвел патриарха, осуществив инвеституру пастырским жезлом, как делали прежде византийские самодержцы. То был символический акт: Мохаммед-завоеватель, глава ислама, становился также защитником православия, принимая на себя роль христианских императоров прошлого. Так христианам было обеспечено определенное место в структуре турецкого общества. Но скоро стало очевидным, что это было гарантированно низшее место. Христианство под властью ислама сделалось второразрядной религией, а его приверженцы - второразрядными гражданами. Они платили высокие налоги, носили особую одежду, не имели права служить в армии и брать в жены мусульманских женщин. Церкви было запрещено миссионерское служение, а обращение мусульманина в христианство рассматривалось как преступление. С материальной точки зрения христианам было очень выгодно переходить в мусульманство. Прямые преследования, как правило, лишь укрепляли церковь, но для греков в Оттоманской империи были закрыты наиболее героические пути свидетельствования веры. Вместо этого они подвергались деморализующему воздействию непрестанного социального давления.

 

    Но это еще не все. После падения Константинополя церковь отнюдь не вернулась к тому положению, в каком находилась до обращения Константина. Парадоксальным образом именно теперь кесарево переплелось с Божьим теснее, чем когда бы то ни было прежде. Дело в том, что мусульмане не проводили различения между религией и политикой: с их точки зрения, коль скоро следовало признать христианство независимой религиозной верой, то христианам необходимо было организоваться в независимое политическое образование, некую империю внутри империи. Так Православная церковь стала в той же мере гражданским, что и религиозным институтом: она превратилась в Рум Миллет - "ромейскую нацию". Церковная структура in toto была воспринята как орудие светского управления. Епископы сделались государственными чиновниками; патриарх был не только духовным главой Греческой православной церкви, но и гражданским лидером греческого народа - этнархом, или миллет-баши. Такое положение сохранялось в Турции до 1923 г., а на Кипре - вплоть до гибели архиепископа Макариоса III (1977).

 

    Система миллет оказала грекам неоценимую услугу: она позволила им выжить как особому национальному образованию в течение четырех столетий чужеземного господства. Тем не менее она оказала двойное негативное воздействие на жизнь церкви. Во-первых, она привела к печальному смешению православия и национализма. В условиях, когда гражданская и политическая жизнь греков целиком сосредоточивалась вокруг церкви, им было почти невозможно увидеть различие между церковью и нацией. Православная вера универсальна и не может сводиться к какому-то одному народу, культуре или языку, однако для греков турецкой империи "эллинизм" и "православие" переплелись неразрывно и гораздо теснее, чем это было в эпоху Византии.

 

    Последствия такого смешения ощущаются вплоть до сегодняшнего дня.

 

    Во-вторых, верхушка церковной администрации оказалась вовлеченной в деградирующую систему коррупции и симонии. Запутавшиеся в темных делах и политических интригах епископы становились жертвами честолюбия и алчности. Каждый новый патриарх испрашивал у султана берет на право отправлять свою должность, и ему приходилось дорого платить за этот документ. Патриарх покрывал свои издержки за счет епископов, получая с каждого из них мзду за назначение главой епархии; те, в свою очередь, обирали приходских священников, а священники паству. То, в чем некогда обвиняли папство, было несомненной правдой во Вселенском патриархате при турках: все продавалось.

 

    Когда на патриарший престол претендовало несколько кандидатов, турки обычно продавали его тому, кто больше заплатит. Они скоро сообразили, что в их финансовых интересах менять патриархов как можно чаще, дабы чаще иметь возможность продавать берат. Патриархи смещались и вновь назначались с калейдоскопической быстротой. "Из 159 патриархов, занимавших престол между XV и XX вв., 105 были смещены турками, 27 отреклись от престола, причем часто вынужденные к тому силой, 6 патриархов умерли насильственной смертью, будучи повешены, отравлены или утоплены, и только 21 из них умер естественной смертью, находясь в должности"[2]. Один и тот же человек иногда становился патриархом по 5-6 раз, а несколько бывших патриархов обычно жили в изгнании, упрямо выжидая удобного случая, чтобы вернуться на престол. Крайняя неустойчивость патриархов естественно порождала непрестанные интриги среди митрополитов Святейшего синода, метивших на освободившееся место, и обычно руководители церкви разделялись на крайне враждебные друг другу партии. "Всякий добрый христианин, - писал в XVII в. один англичанин, живший на востоке, - вынужден с грустью видеть и с состраданием замечать, как эта некогда славная церковь раздирает собственные внутренности и бросает их на съедение воронам, стервятникам и прочим ди- ким и кровожадным мирским тварям"[3].

 

    Но несмотря на глубокий внутренний упадок, внешне могущество Константинопольского патриархата было велико как никогда прежде. Турки рассматривали Константинопольского патриарха как главу всех православных христиан в их владениях. Другие патриархаты на территории Оттоманской империи - Александрийский, Антиохийский, Иерусалимский - теоретически оставались независимыми, но на практике подчинялись Константинополю. Церкви Болгарии и Сербии, тоже находившиеся в границах турецких владений, постепенно утрачивали независимость и к середине XVIII в. перешли под непосредственный контроль Вселенского патриарха. Но в XIX в., с упадком турецкого владычества, границы патриархата сократились. Завоевавшие свободу нации не могли оставаться в церковном подчинении у патриарха, живущего в турецкой столице и тесно связанного с политической системой Турции. Патриарх изо всех сил пытался сохранить существующее положение дел, но в конце концов всякий раз склонялся перед неизбежным. Так из Константинопольского патриархата выделился целый ряд национальных церквей: Греции (основана в 1833 г., признана Константинопольским патриархом в 1850), Румынии (организована в 1864, признана в 1885), Болгарии (основана в 1871, но признана только в 1945), Сербии (восстановлена и признана в 1879). Сокращение Константинопольского патриархата продолжалось и в нашем столетии, главным образом в результате войны. Сегодня на Балканах число принадлежащих к нему верующих составляет лишь малую часть того, что было во времена оттоманского владычества.

 

    Турецкая оккупация оказала двойное, причем разнонаправленное, воздействие на интеллектуальную жизнь церкви: с одной стороны, она стала причиной упорного консерватизма, а с другой стороны, определенного озападнивания. При турках православие ощущало себя в обороне. Главной задачей было выжить, сохранить положение дел, как оно есть, в надежде на приход лучших времен. Греки с поразительным упорством цеплялись за унаследованную от Византии христианскую цивилизацию, но у них практически не было возможности творчески развивать ее. Вполне понятно, что они обычно довольствовались повторением усвоенных формул, окапываясь на позициях, доставшихся им от прошлого. Греческое мышление окостенело, утратило гибкость, о чем нельзя не сожалеть. Но консерватизм имеет и свои преимущества. В смутные и тяжкие времена греки сумели сохранить православную традицию по сути неизменной. Православные христиане под властью ислама взяли на вооружение слова Павла к Тимофею: "Храни преданное тебе" (1 Тим 6:20). Мог ли у них быть более подходящий девиз?

 

    Однако наряду с этим традиционализмом существовало и другое, противоположное течение в православном богословии XVII-XVIII вв.: инфильтрация западных идей. Под гнетом Оттоманской империи православным нелегко было сохранить высокий уровень академического богословия. Греки, желающие получить более высокое образование, вынуждены были отправляться за ним в не-православный мир: в Италию, Германию, Париж и даже Оксфорд. Среди выдающихся греческих богословов эпохи турецкого господства малое число составляли самоучки, а подавляющее большинство учились на Западе, у римско-католических или протестантских учителей.

 

    Это неизбежно сказывалось на том, как они толковали православное богословие. Конечно, греческие студенты на Западе читали отцов церкви - но только тех, которые были в чести у неправославных профессоров. Так, Григория Паламу еще читали афонские монахи, но большинству ученых греческих богословов турецкой эпохи он был абсолютно неизвестен. В трудах Евстратия Аргенти (+ 1758?), способнейшего греческого богослова того времени, нет ни одной ссылки на Паламу, и это вполне типичный случай. Для состояния греческого православного учения в последние четыре столетия символичен тот факт, что одно из важнейших произведений Паламы - "Триады в защиту священнобезмолвствующих" - в значительной части оставалось неопубликованным вплоть до 1959 г.

 

    Существовала реальная опасность, что учившиеся на Западе греки при всех добрых намерениях в отношении собственной церкви утратят православный образ мыслей и оторвутся от православия как живой традиции. Им стоило труда не глядеть на богословие сквозь западные очки, сознательно или безотчетно они использовали терминологию и способы аргументации, чуждые их родной церкви. Православное богословие постигло то, что русский богослов о. Георгий Флоровский (1893-1979) удачно назвал псевдоморфозой. Религиозных мыслителей турецкого периода можно в целом разделить на две большие группы: "латинствующих" и "протестантствующих". Но не следует и преувеличивать масштабы этого озападнивания. Греки использовали внешние формы, усвоенные на западе, но по существу своего мышления подавляющее большинство оставалось глубоко православным. Традиция порой искажалась тем, что ее пытались отлить в чужую форму, - но не разрушалась до основания.

 

    Держа в уме этот двойной фон - консерватизм и вестернизацию, - рассмотрим вызов, который был брошен православию Реформацией и Контрреформацией.

Реформация и Контрреформация: двойное воздействие

 

    Силы реформы иссякли, когда она достигла границ России и Турецкой империи, так что Православная церковь не пережила ни Реформацию, ни Контрреформацию. Однако было бы ошибкой считать, будто эти движения не оказали никакого воздействия на православие. Существовали разнообразные формы контактов: православные, как мы видели, отправлялись учиться на Запад; иезуиты и францисканцы в восточном Средиземноморье вели миссионерскую работу среди православных; иезуиты действовали также на Украине; иностранные посольства в Константинополе - и римско-католические, и протестантские - выполняли как религиозные, так и политические функции. На протяжении XVII в. эти контакты привели к существенным сдвигам в православном богословии.

 

    Первый серьезный обмен мнениями между православными и протестантами начался в 1573 г., когда делегация лютеранских ученых из Тюбингена, возглавляемая Якобом Андреа и Мартином Крузиусом, прибыла в Константинополь и вручила патриарху Иеремие II переведенную на греческий язык копию Аугсбургского исповедания. Несомненно, лютеране надеялись инициировать среди греков нечто подобное Реформации. Как несколько наивно писал Крузиус, "если они хотят позаботиться о вечном спасении своих душ, они должны присоединиться к нам и принять наше учение - или же навеки погибнуть!" Однако Иеремия в трех "Ответах" (датированных 1576,1579 и 1581 гг.) тюбингенским богословам выразил твердую приверженность традиционным православным воззрениям и не обнаружил ни малейшей склонности к протестантизму. На первые два письма лютеране ответили, но в третьем письме патриарх сам положил конец переписке, чувствуя, что она зашла в тупик: "Идите своим путем и больше не пишите на темы вероучения; а если будете писать, то пишите только ради дружбы". Весь этот эпизод свидетельствует об интересе реформаторов к Православной церкви. "Ответы" патриарха важны как первая авторитетная и убедительная критика учений Реформации с православных позиций. Основными темами обсуждения были свободная воля и благодать, Писание и предание, таинства, заупокойные молитвы и почитание святых.

 

    Во время этой тюбингенской интерлюдии обе стороны - лютеранская и православная - выказали друг другу почтительную вежливость. Совсем другим духом была отмечена первая серьезная встреча православия с Контрреформацией. Это произошло вне пределов Турецкой империи, на Украине. После разгрома Киевской державы татарами значительная часть юго-западной Руси, включая сам город Киев, была поглощена Литвой и Польшей; обычно эту часть называли Малороссией, или Украиной. Польское и Литовское королевства объединились под властью единого правителя в 1386 г. В то время как монарх объединенного королевства, вкупе с большинством населения, был римо-католиком, многочисленное меньшинство составляли православные русские. Эти украинские православные находились в неблагоприятном положении. Константинопольский патриарх, в юрисдикцию которого они входили, не мог надлежащим образом контролировать польские епархии, их епископы назначались не церковью, а римско-католическим королем Польши и порой были просто придворными, лишенными должных духовных качеств.

 

    К концу XVI в. среди восточных христиан Украины набрало силу движение за переход под руку Рима. В 1596 г. на соборе в Брест-Литовске шестеро из восьми присутствующих епископов, включая митрополита Киевского Михаила Рогозу, решили дело в пользу унии с Римом, хотя два других епископа, а также значительное число делегатов от монастырей и приходов решили остаться православными. Так произошло резкое разделение: с одной стороны, те, кто остался в православии, с другой стороны, "греко-католики", "католики восточного обряда", или "униаты" (название варьируется). Греко-католики согласились с принципами, провозглашенными на Флорентийком соборе: они признали примат папы, но получили позволение сохранить традиционные институты - например, браки священников - и византийскую литургию, хотя со временем в нее проникли некоторые западные элементы. Таким образом, внешних различий между католиками восточного обряда и православными было очень немного. Возникает вопрос: как могли необразованные крестьяне понять, о чем в действительности шла речь?

 

    Оставшиеся православные подвергались в польской Украине жестокому гнету со стороны римско-католических властей. Нет сомнения, что Брестская уния осложняла отношения между православием и Римом с 1596 г. и до наших дней. Однако преследования во многих случаях только ожесточили православных. Миряне встали на защиту православия, и там, где высшее духовенство переметнулось к Риму, православные традиции отстаивали светские ассоциации, именуемые братствами. В ответ на иезуитскую пропаганду они наладили книгопечатание и начали издавать книги в поддержку православия; чтобы ослабить влияние иезуитских колледжей, они организовали собственные школы. К 1650 г. уровень образования на Украине был выше, чем в любой другой части православного мира; киевские книжники, прибывавшие в Москву того времени, много способствовали поднятию уровня интеллектуальной жизни в Великороссии. В этом возрождении учености особо видную роль сыграл Петр Могила, митрополит Киевский с 1633 по 1647 гг. К нему мы скоро вернемся.

 

    Одним из представителей Константинопольского патриархата на Брестском соборе 1596 г. был молодой греческий священник Кирилл Лукарис (1572-1638). Вследствие опыта, полученного на Украине, или дружеских связей, приобретенных в Константинополе, он в дальнейшем выказал себя врагом Римской церкви. Став патриархом, Лукарис приложил все силы к борьбе с католическим влиянием в границах Турецкой империи. К несчастью, хотя и почти что с неизбежностью, в борьбе против "папистской церкви" (как называли ее греки) он оказался глубоко вовлечен в политику. Вполне естественно, что за помощью Лукарис обратился к протестантским посольствам в Константинополе, в то время как его оппоненты-иезуиты прибегли к содействию дипломатических представительств римско-католических держав. Лукарис не только искал политической помощи у протестантских дипломатов, но и подпал под протестантское влияние в вопросах богословия: его "Исповедание"[4], впервые опубликованное в Женеве в 1629 г., отмечено многими признаками кальвинистского учения.

 

    Патриаршество Кирилла - одна долгая вереница темных интриг, мрачный пример того смутного состояния, в каком находился Вселенский патриархат при османах. Шесть раз Кирилл низлагался и шесть раз восстанавливался на патриаршем престоле. В конце концов его задушили турецкие янычары, а тело бросили в Босфор. По сути, то была глубоко трагическая судьба. Кирилл был, пожалуй, самой яркой личностью из всех занимавших патриарший престол со времен св. Фотия; если бы ему выпало жить в более счастливых условиях, в отсутствие политических интриг, тогда его дарования могли бы найти лучшее применение.

 

    Кальвинизм Кирилла решительно и быстро был отвергнут другими православными патриархами, а его "Исповедание" осуждено не менее чем шестью поместными соборами, состоявшимися между 1638 и 1691 гг. В качестве прямого ответа на него два других православных иерарха, Петр Могила и Досифей Иерусалимский, обнародовали собственные исповедания. "Православное исповедание" Петра, написанное в 1640 г., непосредственно базируется на римско-католических учебниках. Оно было одобрено собором в Яссах (Румыния, 1642 г.) и только потом отредактировано греком Мелетием Сиригом. В частности, Сириг внес изменения в те места, где речь шла об освящении даров на евхаристии (которое Петр приписывал исключительно установительным словам) и о чистилище. Даже в пересмотренном виде "Исповедание" Могилы остается самым латинизированным документом из всех когда-либо одобренных официальным собором Православной церкви. Досифей, патриарх Иерусалима с 1669 по 1707 гг., тоже во многом черпал из латинских источников. Его "Исповедание", принятое в 1672 г. Иерусалимским собором (известным также под именем Вифлеемского собора), ясно и четко, пункт за пунктом отвечает на "Исповедание" Кирилла. Кирилл и Досифей расходятся по четырем главным вопросам: это вопрос о свободной воле, благодати и предопределении; учение о церкви; число и природа таинств; почитание икон. В том, что касается евхаристии, Досифей принимает не только латинский термин трансубстанциацил, но и схоластическое различение субстанции и акциденций. В заупокойных молитвах он очень близко подходит к римско-католическому учению о чистилище, хотя и не употребляет самого слова "чистилище". Но в целом "Исповедание" Досифея носит менее латинский характер, чем у Могилы, и должно, несомненно, рассматриваться как важнейший документ православного богословия XVII в. Против кальвинизма Лукариса Досифей применяет оружие, находящееся под рукой, - латинское оружие (в тех условиях это был, вероятно, единственный выход); но вера, которую он защищает этим латинским оружием, - не латинская, а православная.

 

    За пределами Украины отношения между православными и римо-католиками в XVII в. были, как правило, дружественными. Во многих областях восточного Средиземноморья, в частности, на греческих островах под управлением Венеции, греки и латиняне участвовали в совместных богослужениях: мы даже читаем о римско-католических процессиях с освященными Дарами, в которых участвовало православное духовенство в полном облачении, со свечами и хоругвями. Греческие епископы приглашали латинских миссионеров проповедовать своей пастве и принимать исповеди. Но после 1700 г. эти дружественные связи постепенно ослабевают, а к 1750 г. практически прекращаются. В 1724 г. значительная часть православного Антиохийского патриархата перешла под юрисдикцию Рима. После этого православные иерархи, опасаясь подобного развития событий в других частях Турецкой империи, резко сократили общение с римо-католиками. Антиримские настроения достигли кульминации в 1755г., когда патриархи Константинополя, Александрии и Иерусалима объявили латинское крещение полностью недействительным и потребовали заново крестить всех обратившихся в православие. "Крещение еретиков должно отвергнуть и отринуть, - говорилось в декрете, - воды этого крещения не приносят пользы... и не дают освящения принимающим их, и вовсе не доставляют омовения грехов". Данная мера оставалась в силе вплоть до конца XIX в. Но она не распространялась на Россию: между 1441 и 1667 гг. русские обычно крестили обратившихся из католичества в православие, но после 1667 г. они этого, как правило, не делали.

 

    В XVII в. православные поддерживали отношения не только с римо-католиками, лютеранами и кальвинистами, но также с Англиканской церковью. Кирилл Лукарис переписывался с архиепископом Кентерберийским, а будущий патриарх Александрии Митрофан Критопулос учился в Оксфорде с 1617 по 1624 гг. Критопулос является автором "Исповедания", слегка протестантского по своему тону, но широко используемого в Православной церкви. Около 1694 г. существовал даже план учредить "греческий колледж" в Gloucester Hall в Оксфорде (ныне Worcester College), и почти десяток греческих студентов действительно отправились в Оксфорд. Но план провалился из-за отсутствия средств, большинство греков сбежало назад, найдя пропитание и жилище слишком скудными. С 1716 по 1725 гг. весьма интересная переписка поддерживалась между православными и "неприсягнувшими" - группой англикан, которые предпочли в 1688 г. отделиться от основного тела Англиканской церкви, чем принести клятву на верность узурпатору Вильгельму Оранжскому. "Неприсягнувшие" сделали попытку сближения с четырьмя восточными патриархами и с Русской церковью в надежде установить евхаристическое общение с православными. Но они не смогли принять православное учение о присутствии Христа в евхаристии, их также смущало почитание православными Богоматери, святых и икон. В конце концов переписка оборвалась, так и не приведя к согласию.

 

    Оглядываясь на труды Могилы и Досифея, на соборы в Яссах и в Иерусалиме, на переписку с неприсягнувшими, нельзя не поразиться ограниченности греческого богословия в тот период: мы не находим православной традиции в ее полноте. Тем не менее соборы XVII в. внесли непреходящий и конструктивный вклад в православие. Споры Реформации вызвали к жизни проблемы, с которыми ни Вселенские соборы, ни церковь позднейшей Византийской империи не сталкивались. В XVII в. православным приходилось более тщательно размышлять о таинствах, о природе и авторитете церкви. Для православия было важно выразить свою точку зрения по этим вопросам и определить свою позицию в связи с новыми учениями, возникшими на Западе: такова была задача, которую решили соборы XVII в. Эти соборы были поместными, но существо их решений восприняла вся Православная церковь. Соборы XVII в., как тремя столетиями ранее исихастские соборы, показали, что творческая богословская работа Отнюдь не прекратилась в Православной церкви по окончании эпохи Вселенских соборов. Существуют важные положения учения, которые не определены Вселенскими соборами, но которые обязательны для всякого православного как составная часть его веры.

 

    На протяжении всего турецкого периода традиции исихазма продолжали жить, особенно на горе Афон. Здесь во второй половине XVIII в. началось крупное движение за духовное обновление, последствия которого ощутимы до сих пор. Участники этого движения, именуемые колливадами, испытывали тревогу из-за того, что слишком многие их греческие братья подпадали под влияние западного Просвещения. Колливады были убеждены в том, что возрождение греческого народа придет не через усвоение модных на западе секулярных идей, а только через возвращение к истинным корням православия - через открытие заново святоотеческого богословия и православной литургической жизни. Особенно настаивали они на как можно более частом - лучше всего ежедневном - причащении, хотя в то время большинство православных причащалось три-четыре раза в год. За это колливады подверглись яростным нападкам на Святой горе и повсюду; но Константинопольский собор 1819г. поддержал их точку зрения и подтвердил, что в принципе верующий, если он должным образом приуготовлен, может принимать причастие при каждом совершении евхаристии.

 

    Одним из наиболее значительных плодов этого духовного возрождения стало составление "Добротолюбия" - обширной антологии аскетических и мистических текстов IV-XV вв. Объемистый том, опубликованный в Венеции в 1782 г., содержит 1207 страниц in folio. Издателями выступили лидеры движения колливадов св. Макарий (Нотарас), митрополит Коринфский (1731-1805), и св. Никодим Святогорец ("Агиорит", 1748-1809), которого справедливо называли "энциклопедией афонского учения того времени". "Добротолюбие" предназначалось издателями как для мирян, так и для монахов. Оно посвящено, главным образом, теории и практике внутренней молитвы, в частности, Иисусовой молитвы. Вначале антология не произвела особого впечатления на греческое общество и была переиздана лишь столетие спустя. Но ее славянский перевод, опубликованный в Москве в 1793 г., придал решающий импульс возрождению русской духовности в XIX в.; а совсем недавно, с пятидесятых годов нашего столетия, "Добротолюбие" привлекает все большее внимание и в самой Греции. Стали также появляться переводы на европейские языки, причем они вызвали интерес неожиданно широких читательских кругов. В действительности "Добротолюбие" сработало как духовная "мина замедленного действия", ибо его подлинное время пришло не в конце XVIII в., а в конце XX в.

 

    Никодим сотрудничал в издании множества других текстов, в том числе сочинений Симеона Нового Богослова. Он также подготовил издание трудов Григория Паламы, хотя оно так и не было опубликовано. Несколько неожиданным, если учесть резкие антикатолические настроения в тогдашнем греческом мире, было его обращение к римско-католической благочестивой литературе. Так, Никодим адаптировал для православного греческого читателя сочинения Лоренцо Скуполи и Игнатия Лойолы, основателя ордена иезуитов.

 

    Другой монах Святой горы, Косма Афонский (1714-1779), содействовал возрождению греческого народа в XVIII в. не книгами, а миссионерской проповедью. Его служение напоминает служение Джона Уэсли. В эпоху, когда религиозная и культурная жизнь греков под турецким правлением во многих местах пришла в глубокий упадок, Косма предпринял ряд апостольских странствий по континентальной Греции и островам, проповедуя толпам людей. Он считал, что греческая православная вера и греческий язык неразрывно связаны между собой, и везде, куда бы ни приезжал, основывал греческие школы. В конце концов Косма был казнен турецкими властями. Он - один из "новомучеников", пострадавших за веру в период турецкого господства.

 

    Верно говорится, что если в турецкий период состояние православия во многом вызывало сожаление, то во многом оно вызывало и восхищение. Несмотря на тяжелые обстоятельства, Православная церковь при оттоманах никогда не теряла мужества. Конечно, было много случаев отступничества в ислам, но в Европе их во всяком случае было меньше, чем можно было бы ожидать. Коррупция церковной верхушки, при всей своей прискорбности, слабо влияла на повседневную жизнь обычных христиан, воскресенье за воскресеньем посещавших службу в приходском храме. Именно Божественная литургия более всего поддерживала жизнь православия в те мрачные времена.

 

[2]B.J. Kidd, The Churches of Eastern Christendom (London 1927), p. 304.

[3]Sir Paul Rycaut, The Present State oj'the Greek and Armenian Churches (London 1679), p. 107.

[4]"Исповедание" в данном контексте означает положения веры, торжественное провозглашение религиозного вероучения.


Москва и Санкт-Петербург

 

Мне кажется, что ощущение присутствия Бога, присутствия сверхъестественного, пронизывает русскую жизнь глубже, чем жизнь любой из европейских наций.

Г.П. Диддон, каноник собора св. Павла,

после посещения России в 1867 г.

Москва - третий Рим

    После падения Константинополя в 1453 г. осталась лишь одна нация, способная взять на себя лидерство в восточнохристианском мире. Большую часть Болгарии, Сербии и Румынии уже завоевали турки, а остальная территория была поглощена другими странами задолго до этого. Киевская митрополия перешла под руку римско-католических правителей Польши и Литвы. Осталось только Московское государство. Его жителям представлялось вовсе не случайным, что в тот самый момент, когда Византийская империя пришла к концу, они сами наконец стряхнули с себя последние остатки татарского ига: казалось, сам Бог даровал им свободу, предназначив им стать преемниками Византии.

 

    Одновременно с окончательным освобождением Московского государства получила независимость и Русская церковь - скорее по воле случая, чем вследствие обдуманного плана действий. До сих пор русского митрополита, главу Русской церкви, назначал Константинопольский патриарх. На Флорентийском соборе Москву представлял греческий митрополит Исидор. Будучи одним из виднейших сторонников унии с Римом, Исидор по возвращении в Москву в 1441 г. объявил здесь о решениях собора, но не встретил поддержки. Великий князь бросил его в темницу, но через некоторое время позволил ему бежать, и тот возвратился в Италию. Митрополичий престол оказался свободным, но русские не могли просить у патриарха нового митрополита, ибо вплоть до 1453 г. официальная Константинопольская церковь признавала Флорентийскую унию. Не желая предпринимать самостоятельно какие-либо шаги, русские несколько лет жили без митрополита. Наконец, в 1448 г. собор русских епископов в Москве избрал митрополита, не сносясь с Константинополем. После 1453 г., когда Константинополь отказался от Флорентийской унии, общение между патриархатом и Россией восстановилось, но Россия по-прежнему назначала митрополита самостоятельно. Так Русская церковь стала автокефальной. Напротив, Киевская митрополия оставалась в юрисдикции Константинополя вплоть до 1686 г., когда она перешла под руку Москвы, хотя это произошло без формального благословения Вселенского патриарха.

 

    Идея Москвы как преемницы Византии была подкреплена династическим браком. В 1472 г. Иван III Великий (годы правления 1462-1505) взял в жены Софью, внучку последнего Византийского императора. Хотя Софья имела братьев и не была законной наследницей византийского трона, брак способствовал установлению династической связи с Византией. Великий князь Московский принял византийский титул "самодержца" ("автократора") и "царя" (русифицированное "цезарь"), а также сделал византийское изображение двуглавого орла государственным гербом России. В народе утвердился взгляд на Москву как на третий Рим, Первый Рим (говорили) стал добычей варваров, а потом впал в ересь; второй Рим, Константинополь, тоже впал в ересь на Флорентийском соборе и в наказание был захвачен турками. Москва наследовала Константинополю как третий и последний Рим, центр православного христианского мира. Монах Филофей Псковский изложил эту линию аргументации в знаменитом письме царю Василию III, которое было написано в 1510 г.:

Хочу добавить несколько слов о нынешней православной империи нашего государя: он есть на земле единственный царь христиан, глава апостольской церкви, которая отныне стоит не в Риме или Константинополе, а в благословенном граде Москве. Она одна сияет в целом мире ярче солнца... Все империи пали, и на их месте стоит одно лишь царство нашего государя, в согласии с пророческими книгами. Два Рима пали, третий стоит, а четвертому не бывать[2].

    Эта идея Москвы - третьего Рима имела некоторое основание применительно к Московскому царю: Византийский император некогда был главой и защитником православия, а ныне самодержец России призван был исполнять эту задачу. Однако приложение этой идеи к религиозной сфере было гораздо более ограниченным: глава Русской церкви никогда не занимал места Константинопольского патриарха и никогда не стоял выше пяти других православных патриархов, но шел следом за патриархом Иерусалима.

 

    Теперь, когда мечта св. Сергия об освобождении Руси от татарского ига осуществилась, прискорбная распря возникла между его духовными потомками. Сергий объединил социальную и мистическую стороны монашества, а его преемники разделили их. Впервые это разделение выявилось на церковном соборе 1503 г. Когда он близился к завершению, св. Нил Сорский (1433?-1508), монах из отдаленного скита в заволжских лесах, взял слово и подверг резкой критике монастырское землевладение (примерно треть земельных угодий в России принадлежали в то время монастырям). Св. Иосиф, игумен Волоколамского монастыря (1439-1515), выступил в защиту монастырского землевладения. Большинство участников собора поддержали Иосифа; но были в Русской церкви и сторонники Нила - главным образом отшельники, жившие, как и он, в заволжских скитах. Партия Иосифа известна под именем "стяжателей", а партия Нила - "нестяжателей". В течение последующих двадцати лет существовала заметная напряженность в отношениях между этими двумя группами. Наконец, в 1525-1526 гг. нестяжатели выступили с критикой в адрес царя Василия III в связи с его незаконным разводом с женой (Православная церковь допускает развод, но только при определенных обстоятельствах). Тогда царь бросил в темницу виднейших нестяжателей и закрыл заволжские скиты. Традиция Нила Сорского ушла в подполье, и хотя она никогда полностью не исчезала, ее влияние в Русской церкви резко сократилось. С тех пор ведущей сделалась точка зрения стяжателей.

 

    За вопросом о монастырской собственности стояли два разных понимания монашеской жизни, а в конечном счете - два разных видения отношения церкви к миру. Стяжатели подчеркивали социальные обязанности монашества: частью монашеского дела было заботиться о страждущих и неимущих, оказывать гостеприимство и учить. Чтобы действенно исполнять это служение, монастыри нуждались в деньгах, а значит, должны были владеть землей. Монахи (доказывали стяжатели) используют свои богатства не на собственное благо: оно вверено им ради блага других. Последователи Иосифа обычно говорили: "Богатства церкви - это богатства бедных".

 

    С другой стороны, нестяжатели доказывали, что милостыня - долг мирян, а первая обязанность монаха - помогать ближним, молясь за них и подавая им пример. Чтобы исполнять это служение должным образом, монах должен отрешиться от мира, а подлинное отрешение доступно лишь тем, кто обратился к совершенной бедности. Монахи-землевладельцы неизбежно вовлекаются в мирскую суету, поглощаются мирскими заботами, а потому думают и поступают, как миряне. Вот как говорит об этом монах Вассиан (князь Патрикеев), ученик Нила Сорского:

Где в евангельских, апостольских или святоотеческих преданиях монахам предписывается стяжать крестьянские села и порабощать крестьян братству?.. Мы глядим в руки богачу, рабски ластимся к нему и льстим, лишь бы получить от него сельцо... Мы творим неправду, крадем и продаем христиан, наших братьев. Мы подвергаем их пытке бичеванием, как диких зверей[3].

    Протест Вассиана против пытки и бичевания подводит нас ко второй теме, где обе стороны расходились: теме отношения к еретикам. Иосиф придерживался точки зрения, повсеместно принятой в тогдашнем христианском мире: если еретик упорствует, церковь должна обратиться к светским властям и предать его заключению, пытке, а при необходимости и костру. Что касается Нила Сорского, он решительно протестовал против любых форм принуждения и насилия по отношению к еретикам. Достаточно вспомнить, как обращались друг с другом протестанты и католики Западной Европы времен Реформации, чтобы понять всю исключительность терпимой позиции Нила, его уважения к человеческой свободе.

 

    Вопрос о еретиках, со своей стороны, является частью более широкой проблемы об отношениях между церковью и государством. Нил считал ересь вопросом духовного порядка, который должен разрешаться самой церковью, без вмешательства государства, Иосиф же обращается к помощи светских властей. В целом Нил проводит более четкий водораздел между кесаревым и Боговым. Стяжатели горячо поддерживали идеал Москвы - третьего Рима; веря в тесный союз церкви и государства, они принимали активное участие в политике, как это делал Сергий. Но они менее Сергия старались уберечь церковь от превращения ее в служанку государства. Со своей стороны, нестяжатели более ясно сознавали, что монашеское свидетельство имеет пророческий характер и принадлежит иному миру. Иосифлянам грозила опасность отождествить Царство Божье с царством мира сего; Нил же понимал, что земная церковь должна всегда оставаться церковью странствующей. В то время как иосифляне были ярыми националистами и патриотами, нестяжатели больше думали об универсальности и кафоличности церкви.

 

    На этом расхождения не заканчиваются. Обе стороны имели также разное представление о христианском благочестии и молитве: Иосиф делает упор на правилах и дисциплине, Нил - на внутреннем, личном отношении между Богом и душой человека. Иосиф ценит красоту культа, Нил опасается, как бы красота не превратилась в идола. Монах (утверждает Нил) должен не только соблюдать внешнюю бедность, но и абсолютно совлечься себя, потому ему следует остерегаться, как бы восхищение - красотой икон или церковной музыки не стало преградой между ним и Богом. (В этой подозрительности по отношению к красоте Нил приближается к пуританству, почти что иконоборчеству, абсолютно несвойственным русской духовности.) Иосиф понимает важность телесного культа и литургической молитвы:

Человек может молиться в собственной комнате, но там он никогда не будет молиться так, как в церкви.., где пение многих голосов совместно возносится к Богу, где у всех единая мысль и единый глас в единстве любви... В вышних серафимы возглашают Трисвятое, внизу людское множество возносит тот же гимн. Небо и земля празднуют вместе, единые в благодарении, единые в блаженстве, единые в радости[4].

    Нил же сосредоточивает внимание не на литургической, а на мистической молитве: прежде чем поселиться в Сорской пустыни, он монашествовал на Афоне и был знаком с традицией византийского исихазма из первых рук.

 

    Русская церковь справедливо увидела доброе в учении как Иосифа, так и Нила, и канонизировала их обоих. Каждый из них унаследовал часть традиции Сергия - но только часть. Россия нуждалась и в иосифлянской, и в заволжской формах монашества, ибо они дополняли друг друга. Поистине прискорбно, что две стороны единого целого вступили в конфликт между собой и что традиция Нила в значительной мере оказалась подавленной: без нестяжателей духовная жизнь Русской церкви сделалась односторонней и утратила равновесие. Тесный союз церкви и государства, отстаиваемый иосифлянами, их русский национализм, их преданность внешним формам культа, - все это приведет к смуте в следующем столетии.

 

    Среди участников спора стяжателей и нестяжателей особое внимание привлекает св. Максим Грек (1470 - 1556). За свою долгую жизнь Максим успел пожить в трех мирах: в ренессансной Италии, на Афоне и в Москве. Будучи греком по рождению, он провел молодость во Флоренции и Венеции, где дружил с гуманистами - например, с Пико делла Мирандола; он также испытал влияние Савонаролы и в течение двух лет состоял в Доминиканском ордене. Возвратившись в Грецию в 1504 г., Максим становится афонским монахом. В 1517 г. он получает приглашение от русского царя приехать в Россию, чтобы заняться переводом греческих сочинений на славянский язык, а также исправить русские богослужебные книги, искаженные многочисленными ошибками переписчиков. Подобно Нилу, Максим был предан исихастским идеалам и по прибытии в Россию присоединился к партии нестяжателей. Вместе с ними он и пострадал, проведя в темнице двадцать шесть лет - с 1525 по 1551 гг. Особенно резким нападкам Максим подвергся за предложение внести поправки в богослужебные книги; дело их ревизии было прервано, оставшись незавершенным. Обширные познания Максима, которыми русские могли бы воспользоваться с гораздо большей пользой для себя, попусту пропали в темнице. Максим столь же строго, что и Нил, требовал от монаха самоотречения и духовной нищеты: "Если ты поистине любишь Христа распятого, будь безвестным и безродным странником, безымянным, безмолвным перед лицом родных, знакомых и друзей; раздай все, что имеешь, бедным; пожертвуй всеми старыми привычками и всей собственной волей".

 

    Хотя победа стяжателей означала установление тесного союза между церковью и государством, церковь не полностью утратила независимость. Когда могущество Ивана Грозного достигло вершины, св. Филипп, митрополит Московский (+ 1569), отважился открыто протестовать против кровопролития и несправедливости, бросив обвинения царю в лицо во время литургии. Иван заключил митрополита в темницу и затем велел удавить его. Другим резким критиком Ивана Грозного был св. Василий Блаженный, "юродивый во Христе" (+ 1552). Безумие ради Христа - форма святости, которая обнаруживается еще в Византии, но особое положение занимает в средневековой Руси. "Юродивый" воплощает идеал самоотречения и крайнего уничижения, он отказывается от всех интеллектуальных даров, от всех форм земной мудрости, добровольно принимая на себя крест безумия. Юродивые часто исполняли важную социальную роль: будучи "дурачками", они могли критиковать власть предержащих с откровенностью, на которую никто более не отваживался. Так было и с Василием - "живой совестью" царя. Иван прислушивался к беспощадным обличениям юродивого и не только не карал, но выказывал ему подчеркнутое уважение.

 

    В 1589 г. с согласия патриарха Константинополя глава Русской церкви был возведен из митрополитов в ранг патриарха и занял пятое место в иерархии, после Иерусалимского патриарха. Но дело обернулось так; что Московский патриархат просуществовал лишь чуть более столетия.

Раскол староверов

 

    XVII столетие в России началось периодом потрясений и катаклизмов, получившим название Смутного времени. Страна раскололась на враждующие лагеря и пала жертвой внешней агрессии. Но после 1613 г. Россия быстро оправилась, и последующие сорок лет были временем восстановления и реформ во многих областях национальной жизни. В деле возрождения церковь играла значительную роль. Реформистское движение в церкви сперва возглавили Дионисий, игумен Троице-Сергиевого монастыря, и Филарет, патриарх Московский с 1619 по 1633 гг. (отец царя). После 1633 г. лидерство перешло к группе женатых приходских священников, в частности, к протоиереям Иоанну Неронову и Аввакуму Петровичу. Дело исправления богослужебных книг, начатое в предыдущем веке Максимом Греком, теперь осторожно возобновлялось; в Москве была основана Патриаршая типография, где начали печатать греческие книги с поправками, хотя власти не решались вносить слишком заметные изменения. На приходском уровне реформаторы сделали все возможное для поднятия нравственных норм как среди духовенства, так и среди мирян. Они боролись против пьянства, настаивали на соблюдении постов, требовали тщания в совершении литургии и других служб в приходских церквах, не допуская пропусков, поощряли частые проповеди.

 

    Реформистская группа представляла лучшее, что имелось в традиции св. Иосифа Волоцкого. Подобно Иосифу, эти священники верили в авторитет и дисциплину, рассматривая христианскую жизнь в перспективе аскетических правил и литургической молитвы. Они уповали на то, что не только монахи, но и белое духовенство, равно как и миряне, будут соблюдать посты и проводить много времени в молитве - как в храме, так и перед домашними иконами. Их программа не делала существенных уступок человеческой слабости и была слишком амбициозной, чтобы осуществиться полностью. Тем не менее Московское государство ок. 1650 г. во многом оправдывало наименование "святая Русь". Православные из Турецкой империи, посещавшие Москву, поражались (а часто даже пугались) суровости постов, продолжительности и величию служб. Весь народ, казалось, жил как "одна огромная монашеская обитель". Архидиакон Павел из Алеппо - православный араб из Антиохийской патриархии, находившийся в Москве с 1654 по 1656 гг., - передает, что царские пиры сопровождались не музыкой, а чтениями из житий святых, как за монастырской трапезой. На службах, длившихся по семь и более часов, присутствовали царь и весь двор: "Что сказать об этих службах, настолько суровых, что от них могут поседеть и детские полосы, столь усердно посещаемых царем, патриархом, князьями и боярынями, вынужденными стоять на ногах с утра до вечера? Возможно ли поверить, что они превосходят в набожности самих отцов-пустынников?" Дети тоже не освобождались от соблюдения служб: "Более всего нас удивляли дети,.. стоящие без движения, с непокрытой головой, не выказывая ни малейших признаков нетерпения". Русская суровость не вполне пришлась по вкусу Павлу. Он жалуется, что здесь не дозволяется никакого "веселья, смеха, шуток", никакого пьянства, "вкушения опиума" и курения. "Питье табака считается особым преступлением, за которое людей даже приговаривают к смерти". Павел и другие иностранцы, побывавшие в России, рисуют впечатляющую картину, однако они, быть может, слишком сосредоточиваются на внешней стороне дела. Один грек, вернувшись на родину, заметил, что московскую религию составляют главным образом колокольные звоны.

 

    В 1652-1653 тт. начался роковой спор между реформистской группой и новым патриархом Никоном (1605-1681). Крестьянин по рождению, Никон был, вероятно, самым блестящим и одаренным человеком из тех, кто когда-либо возглавлял Русскую церковь. Однако он страдал самомнением и авторитарным темпераментом. Никон был горячим поклонником греческого православия: "Я русский и сын русского, - говорил он обыкновенно, - но вера моя и религия греческие". Никон требовал, чтобы русское богослужение и религиозная жизнь до мелочей соответствовали правилам, принятым в четырех древних патриархатах, а русские богослужебные книги исправлены во всех местах, где они отличались от греческих. В особенности он настаивал на том, чтобы двуперстное знамение, которым на старый лад осеняли себя русские, заменить на трехперстное, принятое у современных ему греков.

 

    Такая политика вызвала противодействие многих последователей иосифлянской традиции. Они считали Москву третьим Римом, а Россию - оплотом и мерилом православия. Чтя память матери - византийской церкви, от которой Русь получила веру, они не испытывали равного почтения к современным им грекам. Они помнили о том, что греческие иерархи предали православие на Флорентийском соборе, а также кое-что знали о коррупции в Константинопольском патриархате под властью турок. Все это отнюдь не возбуждало в них желания рабски копировать современные им греческие порядки. В частности, они не видели оснований к тому, чтобы принимать трехперстное крестное знамение: ведь русская практика в самом деле была более древней. Вопрос о крестном знамении может показаться тривиальным, однако нужно помнить, какое огромное значение православие вообще, а русское православие в особенности, всегда придавало обрядовым действиям и символическим жестам, в которых выражается внутренняя вера христиан. В глазах многих перемена крестного знамения означала перемену веры. Этот спор вокруг крестного знамения послужил тем ядром, вокруг которого выкристаллизовалась вся проблема отношения русских православных к греческому православию.

 

    Если бы Никон действовал осторожно и тактично, все могло бы кончиться хорошо, но, к несчастью, он не был тактичным человеком. Он бескомпромиссно настаивал на своей реформистской программе, несмотря на несогласие Неронова и Аввакума, а также множества других приходских священников, монахов и мирян. Противники никоновской реформы жестоко преследовались, подвергаясь ссылке, тюремному заключению, а порой и смертной казни. В конце концов Неронов уступил, но Аввакум (1620-1682) отказался уйти с дороги Никона. После десяти лет ссылки и двадцати двух лет темницы (двенадцать из которых он провел в яме) Аввакум был сожжен на костре. Его сторонники видели в нем мученика за веру. Аввакум подробно рассказал о своих страданиях в необычайно экспрессивной автобиографии, принадлежащей к шедеврам русской религиозной литературы.

 

    Спор Никона и противников реформы в конце концов привел к расколу. Тех, кто, подобно Аввакуму, отвергал никонианские богослужебные книги, стали называть раскольниками или староверами, хотя точнее было назвать их "старообрядцами". Так в России семнадцатого столетия возникло раскольническое движение. Но если сравнить его с аналогичным движением в Англии, можно заметить два существенных отличия. Во-первых, русские раскольники расходились с официальной церковью только в вопросах обряда, но не в вероучении. Во-вторых, в то время как английские раскольники отличались радикализмом (протестуя против официальной церкви из-за недостаточности реформ), русские староверы протестовали с консервативных позиций против реформ, зашедших, с их точки зрения, слишком далеко. Раскол староверов продолжается по сей день. До 1917 года официально их насчитывалось 2 млн чел., но реальное число было в пять раз больше. Староверы делятся на две большие группы: поповцы, сохранившие институт священства и с 1846 г. имеющие преемственность епископов, и беспоповцы, у которых нет священников.

 

    Многое вызывает восхищение в староверах, воплотивших в себе самые утонченные элементы средневекового русского благочестия. Но и староверы не представляют традицию этого благочестия целиком, а только одну ее сторону - точку зрения стяжателей. Недостатки староверов - те же, что и недостатки иосифлян вообще: слишком узкий национализм, слишком большой упор на внешние элементы культа. Да и сам Никон, несмотря на все свое эллинофильство, тоже в конечном счете иосифлянин: он требовал абсолютного единообразия внешней стороны культа и, подобно стяжателям, свободно обращался к помощи гражданских властей в борьбе со своими религиозными противниками. Главным образом, именно решимость Никона начать гонения сделала раскол окончательным. Будь церковная жизнь в России в эпоху между 1550 и 1650 гг. менее односторонней, - быть может, длительного раскола удалось бы избежать. Если бы люди, по примеру Нила Сорского, больше думали о терпимости и свободе, а не прибегали к гонениям, примирение было бы возможным, а если бы они усерднее предавались внутренней молитве, то менее ожесточенно спорили бы об обрядах. За расколом семнадцатого века стоят споры века шестнадцатого.

 

    Что касается установления на Руси греческих порядков, здесь Никон преследовал и другую цель: утвердить превосходство церкви над государством. В прошлом отношения между церковью и государством в России регулировались той же теорией, что и в Византии, а именно - диархией, или симфонией, двух соподчиненных властей, scicerdotium и imperium, каждая из которых считалась верховной в собственной сфере. Фактически церковь пользовалась значительной независимостью и обладала большим влиянием в киевскую и монгольскую эпохи. Но в Московском царстве хотя и сохранялась теория двух соподчиненных властей, на деле гражданская власть все больше подчиняла себе церковь, а политика иосифлян естественным образом поддерживала эту тенденцию. Никон попытался перевернуть ситуацию. Он не только потребовал предоставить патриарху абсолютную власть в религиозных вопросах, но и притязал на право вмешиваться в мирские дела, а также носить титул "великого государя", до сих пор принадлежавший только царю. Царь Алексей питал глубочайшее уважение к Никону и на первых порах подчинился его контролю. "Власть патриарха столь велика, - пишет Олеарий, посетивший Москву в 1654 г., - что он, можно сказать, разделяет верховное управление с великим князем".

 

    Но спустя какое-то время Алексея стало раздражать вмешательство Никона в светские дела. В 1658 г. Никон - быть может, в надежде восстановить былое влияние - решился на любопытный шаг: он удалился в полуотшельничество, не сняв с себя, однако, полномочий патриарха. В течение восьми лет Русская церковь оставалась без действующего главы, пока наконец в 1666-1667 гг. Москве не состоялся по просьбе царя собор, на котором председательствовали патриархи Александрии и Антиохии. Собор решил дело в пользу никоновских реформ, но против его личности: изменения в богослужебных книгах и прежде всего никоновское правило относительно крестного знамения получили подтверждение, но сам Никон был низложен и отправлен в ссылку, а на его место назначен новый патриарх. Таким образом, собор ознаменовал победу политики Никона по насаждению греческих порядков в Русской церкви и поражение его попытки поставить патриарха выше царя. Собор подтвердил византийскую теорию гармонии двух взаимозависимых властей.

 

    Однако решения Московского собора по вопросу об отношениях церкви и государства недолго оставались в силе. Никон слишком сильно качнул маятник в одну сторону, и вскоре он качнулся обратно с удвоенной силой. Должность патриарха, чью власть Никон столь амбициозно пытался возвеличить, была вовсе упразднена Петром Великим (годы правления 1682-1725).

Синодальный период (1700-1917)

 

    Петр решил, что новых никонов быть не должно. Когда в 1700 г. умер патриарх Адриан, он не предпринял никаких шагов к назначению нового патриарха, а в 1721 г. издал знаменитый "Духовный регламент", которым объявлял отмену патриаршества и учреждение вместо него Духовной коллегии, или Святейшего синода. Синод состоял из двенадцати членов, трое из которых были епископами, а остальные назначались из числа настоятелей монастырей или из женатого духовенства.

 

    Учреждение Синода опиралось не на православное каноническое право, а копировало протестантские церковные синоды Германии. Его члены не избирались церковью, а назначались императором, и сам император мог произвольно смещать их. Если патриарх, занимавший свою должность пожизненно, имел реальную возможность бросить вызов царю, то у члена Святейшего Синода не было шансов проявить героизм: он просто отправлялся в отставку. Император назывался не "главой церкви", а "верховным судьей Духовной коллегии". На заседаниях Синода присутствовал не сам император, а правительственный чиновник, именуемый обер-прокурором. Хотя обер-прокурор сидел за отдельным столом и не принимал участия в дискуссиях, defacto он обладал значительной властью в церковных делах и если не по имени, то наделе являлся "министром по делам религии".

 

    В "Духовном регламенте" церковь рассматривается не как божественное установление, а как один из государственных институтов. Основываясь в значительной мере на светских предпосылках, он оставляет мало места тому, что в английской Реформации называлось "суверенными правами Искупителя". Это касается не только положений "Регламента" о верховном управлении церковью, но и прочих его предписаний. Священнику, узнавшему на исповеди о каком-либо заговоре, могущем угрожать государству, вменялось в обязанность нарушить тайну исповеди и доложить дело полиции с присовокуплением имен и всех подробностей. Монашество прямо называлось "источником бесчисленных смут и беспорядков" и сковывалось множеством ограничений. Новые монастыри могли основываться только по особому разрешению, монахам воспрещалось отшельничество, ни одной женщине моложе пятидесяти лет не дозволялось постригаться в монахини.

 

    За этими ограничениями стояла определенная политика по отношению к монастырям, которые до тех пор являлись средоточием социальной деятельности в русском обществе. Отмена патриаршества была только частью более широкого замысла: Петр ставил перед собой задачу не просто лишить церковь главенствующих позиций, но устранить ее из участия в общественной жизни. Преемники Петра еще более сурово ограничили деятельность монастырей. Елизавета (годы правления 1741-1762) конфисковала большую часть монастырского имущества. Екатерина II (прав. 1762-1796) закрыла больше половины монастырей, а на оставшиеся наложила строгие ограничения относительно числа монахов. Закрытие монастырей стало настоящей катастрофой для отдаленных российских провинций, где они были фактически единственными центрами культуры и благотворительности. Но хотя социальная деятельность церкви была резко сужена, она никогда не прекращалась полностью.

 

    Религиозные реформы Петра вызвали заметную оппозицию в России, но она была грубо подавлена. За пределами России грозный Досифей решительно протестовал; но православные церкви под турецким игом не имели возможности активно вмешиваться в судьбу Русской церкви, и в 1723 г. четыре древних патриархата признали отмену патриаршего правления в Москве и учреждение Святейшего синода.

 

    Система церковного управления, введенная Петром, продержалась в России до 1917 г. Синодальный период в истории русского православия обычно изображается как период упадка, полного порабощения церкви государством. Поверхностный взгляд на XVIII в. несомненно подтверждает такое мнение. То была эпоха дурного озападнивания церковного искусства, церковной музыки и богословия. Кто протестовал против сухой схоластики богословских академий, обращался не к учениям Византии или Древней Руси, а к религиозным или псевдорелигиозным течениям современного Запада: к протестантскому мистицизму, немецкому пиетизму, франкмасонству[1] и т. п. Среди верховного духовенства первенствующие позиции занимали придворные прелаты вроде Амвросия (Зертисс-Каменского), после смерти которого в 1771 г. осталось (среди прочего имущества) 252 отреза тонкого полотна и девять очков в золотой оправе.

 

    Но это лишь одна сторона той ситуации, в какой находилась церковь в XVIII в. Вопреки теоретическому замыслу. Святейший синод управлял церковью эффективно. Вдумчивые церковники хорошо сознавали дефекты петровских реформ и подчинялись им, не обязательно соглашаясь с ними. Богословие озападнилось, но образовательный стандарт был достаточно высок. За внешним западным фасадом истинная жизнь российского православия непрерывно продолжалась. Амвросий (Зертисс-Каменский) представлял один тип русского епископа, но были и другие, совсем иного рода: истинные монахи и пастыри, вроде св. Тихона Задонского (1724-1783), епископа Воронежского. Блестящий проповедник и талантливый писатель, Тихон особенно интересен как пример человека церкви, который, подобно многим его современникам, не гнушался заимствованиями с Запада, но в то же время оставался глубоко укорененным в классической традиции православной духовности. Он опирается на немецкие и англиканские благочестивые книги; его подробные размышления о физических страданиях Христа более типичны для римского католичества, чем для православия; в собственной молитвенной жизни он переживает опыт, сходный с опытом "темной ночи души", описанным западными мистиками вроде св. Иоанна Креста. Но Тихон был также близок по своим воззрениям к Феодосию и Сергию, к Нилу и нестяжателям. Подобно многим русским святым, как мирянам, так и монахам, он особенно любил помогать бедным и был счастлив, когда разговаривал с простым народом - крестьянами, нищими и даже преступниками.

 

    Вторая часть синодального периода, XIX в., была эпохой не упадка, но великого возрождения Русской церкви. Народ отвратился от религиозных и псевдорелигиозных течений Запада и вновь повернулся лицом к истинным духовным истокам православия. Рука об руку с возрождением духовной жизни возвращался миссионерский энтузиазм, ибо как в богословии, так и в духовности православие освободилось наконец от рабского подражания Западу.

 

    Это религиозное возрождение началось на горе Афон с трудов и свидетельства св. Паисия Величковского (1722-1794). Паисий был украинцем по рождению. Он учился в Киевской богословской академии, но его отталкивал светский тон преподавания, и Паисий отправился из Киева на Афон, где принял монашество. В 1763 г. он стал игуменом Нямецкого монастыря в Румынии. При Паисий монастырь превратился в крупный духовный центр, сосредоточивший более пятисот братьев. Под руководством игумена монахи занимались в основном переводами греческих отцов на славянский язык. На Афоне Паисий из первых рук узнал традицию исихазма и подружился со своим современником Никодимом. Паисию принадлежит славянский перевод "Добротолюбия", опубликованный в Москве в 1793 г. Особое значение Паисий придавал практике непрестанной молитвы - прежде всего Иисусовой молитвы, - а также послушанию старцу. Он испытал сильное влияние Нила и нестяжателей, но не упускал и того хорошего, что содержалось в учении иосифлян. Так, он уделял большее внимание, чем Нил, литургической молитве и социальной деятельности, пытаясь, подобно Сергию, сочетать мистический аспект монашеской жизни с телесным и социальным аспектами.

 

    Сам Паисий так и не вернулся в Россию, но многие из его учеников ездили в нее из Румынии. Под их влиянием по всей России началось возрождение монашества. Существующие обители укрепились, было основано также много новых монастырей. Если в 1810 г. в стране насчитывалось 452 монастыря, то в 1914 г. их было уже 1025. Хотя это монашеское возрождение казалось чисто внешним и обращенным к служению миру, оно также восстанавливало в центре церковной жизни традиции нестяжателей, подавленные в XVI в. Особенно явно свидетельствует об этом расцвет практики духовного руководства. "Старец" был характерной фигурой во многие периоды православной истории, но XIX в. в России был веком старцев par excellence.

 

    Первым и величайшим старцем XIX в. был св. Серафим Саровский (1759-1833). Из всех русских святых он, пожалуй, наиболее привлекателен для нехристиан. Вступив в Саровскую обитель девятнадцати лет от роду, Серафим прожил там первые шестнадцать лет как обычный монах. Следующие двадцать лет он провел в отшельничестве: сперва в лесной хижине, потом, когда ноги его распухли и он почти не мог ходить, - в монашеской келье. То было его приуготовление к старческому служению. Наконец в 1815 г. Серафим отворил двери своей кельи. С рассвета и до ночи он принимал всех, кто шел к нему за помощью: исцелял больных, давал советы, отвечая порой прежде, чем посетитель успевал задать вопрос. Иногда за один день он принимал сотни людей. Внешне жизненный путь Серафима Саровского напоминает жизнь Антония Египетского пятнадцатью столетиями ранее: тот же уход от мира с тем, чтобы вернуться. Серафим - несомненно, чисто русский святой; но в то же время он являет собой поразительный пример того, как много русское православие в его лучших чертах унаследовало от Византии и православной традиции в целом.

 

    Серафим был чрезвычайно суров к самому себе (в какой-то момент жизни он провел тысячу ночей кряду в непрерывной молитве, стоя неподвижно на скале в ночной темноте). Но он был мягок с другими, хотя не выказывал ни сентиментальности, ни всепрощенчества. Аскетизм не сделал его угрюмым, и если жизнь какого-либо святого озарялась радостью, это была жизнь Серафима. Созерцание божественного Фаворского света приняло в его случае зримую форму, даже внешне преобразив его тело. Один из духовных чад Серафима, Николай Мотовилов, описал то, что произошло однажды зимним днем, когда они вдвоем беседовали в лесу. Серафим говорил о необходимости стяжать Святого Духа, и Мотовилов спросил, как человек может быть уверен, что "пребывает в Духе Божьем":

Тогда о. Серафим взял меня весьма крепко за плечи и сказал мне:

    - Мы оба теперь, батюшка, в Духе Божьем с тобою. Чти же ты не смотришь на меня?

    Я отвечал:

    - Не могу, батюшка, смотреть, потому что из глаз Ваших молнии сыпятся. Лицо Ваше сделалось светлее солнца, и у меня глаза ломит от боли.

    О. Серафим сказал:

    - Не устрашайтесь, Ваше Боголюбие, и Вы теперь сами так же светлы стали, как и я сам. Вы сами теперь в полноте Духа Божьего, иначе Вам нельзя было бы и меня таким видеть.

    И, приклонив ко мне свою голову, он тихонько, на ухо сказал мне:

    - Благодарите же Господа Бога за неизреченную милость Его... Что ж, батюшка, не смотрите мне в глаза? Смотрите просто, не убойтесь: Господь с нами.

    Я взглянул после этих слов в лицо его, и напал на меня еще больший благоговейный ужас. Представьте себе, в середине солнца, в самой блистательной яркости его полуденных лучей, лицо человека с вами разговаривающего. Вы видите движения уст его, меняющееся выражение его глаз, слышите его голос, чувствуете, что кто-то вас руками держит за плечи, но не только рук этих не видите, не видите ни самих себя, ни фигуры его, а только один свет ослепительный, простирающийся далеко, на несколько сажень кругом и озаряющий ярким блеском своим и снежную пелену, покрывающую поляну, и снежную крупу, осыпающую сверху и меня, и великого старца...

    - Что же чувствуете Вы теперь? - спросил меня о. Серафим.

    - Необыкновенно хорошо, - сказал я.

    - Да как же хорошо? Что именно?

    Я отвечал:

    - Чувствую я такую тишину и мир в душе моей, что никакими словами выразить не могу.

    -Это, Ваше Боголюбие, - сказал батюшка о. Серафим, -тот мир, про который Господь сказал ученикам Своим: "Мир Мой даю вам: не так, как мир дает" (Ин 14:27), "мир Божий, который превыше всякого ума" (Флп 4:7)... Что же еще чувствуете Вы? - спросил меня о. Серафим.

    - Необыкновенную радость во всем моем сердце. И батюшка Серафим продолжал:

    - Когда Дух Божий снисходит к человеку и осеняет его полнотою своего наития, тогда душа человеческая преисполняется неизреченной радостью, ибо Дух Божий радостотворит все, к чему бы Он ни прикоснулся...[6]

    Далее разговор продолжается в том же духе. Весь отрывок чрезвычайно важен для понимания православного учения об обожении и единении с Богом. Он показывает, что православная идея обожения включает и тело: не только душа Серафима (или Мотовилова) преображается благодатью Божьей, но и все тело тоже. Нужно отметить, что ни Серафим, ни Мотовилов не находятся в состоянии экстаза: оба говорят вполне связно и не утрачивают осознания окружающего мира, но при этом оба исполнены Духа Святого и окружены светом будущего века.

 

    Серафим не имел учителей в искусстве духовного руководства и не оставил учеников. После его смерти дело его подхватила другая обитель - Оптина пустынь. С 1829 по 1923 гг. (когда большевики закрыли монастырь) здесь сохранялась преемственность старцев, а их влияние, подобно влиянию св. Серафима, распространялось на всю Россию. Наиболее известные оптинские старцы - Леонид (1768-1841), Макарий (1788-1860) и Амвросий (1812- 1891). Все три старца принадлежали к школе Паисия и были приверженцами Иисусовой молитвы, но при этом каждый из них отличался резко выраженной индивидуальностью. Например, Леонид был простым, живым и прямым; его духовными детьми были прежде всего крестьяне и купцы. Макарий же был высокообразованным человеком, не чуждым интеллектуальных течений современной ему эпохи. Оптина пустынь оказала влияние на целый ряд писателей, в том числе на Гоголя, Хомякова, Достоевского, Соловьева и Толстого. Замечательная фигура старца Зосимы в романе Достоевского "Братья Карамазовы" отчасти навеяна образами оптинских старцев св. Макария и св. Амвросия, хотя Достоевский утверждал, что главным образом его вдохновляла жизнь св. Тихона Задонского. Славянофил Иван Киреевский писал:

Есть нечто более важное, чем всевозможные книги и идеи, - это найти православного старца, перед которым ты можешь выложить каждый свой помысел и от которого услышишь не твое же собственное мнение, но суждение Святых Отцов. Слава Богу, подобные старцы еще не перевелись на Руси.

    Через старцев монашеское возрождение влияло на жизнь многих мирян. Духовная атмосфера того времени ярко выражена в книге "Откровенные рассказы странника духовному своему отцу". В ней описывается опыт странствующего русского крестьянина, практикующего Иисусову молитву. Это чрезвычайно привлекательная книга: она поражает своей простотой, хотя и несколько односторонне делает упор на призывании Святого Имени, почти что исключая все прочее. Одна из задач книги - показать, что Иисусова молитва предназначена не только для монахов, но может практиковаться любым христианином при любом образе жизни. В своих скитаниях странник не расстается с копией "Добротолюбия" - вероятно, с его славянским переводом, выполненным Паисием. В 1876-1890 гг. св. Феофан Затворник (1815-1894) издал значительно расширенный перевод "Добротолюбия" в пяти томах, уже не на славянском, а на русском языке.

 

    До сих пор мы говорили в основном о движении, центром которого были монастыри. Но среди выдающихся деятелей Русской церкви XIX в. был также и представитель белого духовенства - св. Иоанн Кронштадтский (1829-1908). В течение всей жизни он осуществлял свое служение в одном месте - в Кронштадте, морском порту и пригороде Санкт-Петербурга. Иоанн всецело отдавал себя приходским заботам: он навещал немощных и неимущих, организовывал благотворительные службы, учил закону Божию детей прихожан, непрестанно проповедовал и прежде всего молился за свою паству и вместе с нею. Иоанн глубоко ощущал силу молитвы; когда он служил литургию, совершенно погружался в нее: "Он не мог сохранять предписанную умеренность литургической интонации: он взывал к Богу, вскрикивал, на лице его выступал пот при виде Голгофы и Воскресения, являвшихся ему с такой потрясающей непосредственностью". Та же непосредственность ощущается и на каждой странице написанной им духовной автобиографии "Моя жизнь во Христе". Подобно св. Серафиму, Иоанн Кронштадтский обладал даром исцеления, чтения в душах и духовного руководства.

 

    Св. Иоанн настаивал на частом причащении, хотя в то время в России миряне причащались обычно три-четыре раза в год. Не имея времени выслушивать по отдельности исповедь каждого, кто приходил к нему, он установил нечто вроде публичного покаяния, когда каждый вслух излагал свои грехи одновременно с другими. Он превратил иконостас в невысокую перегородку, чтобы алтарь и священник в алтаре были видны во время службы. В своем настойчивом призыве к частому причащению и в приверженности к более древней форме иконостаса Иоанн предвосхитил литургическое возрождение современного православия.

 

    Россия XIX в. переживала бурное возрождение миссионерской деятельности. Со времен Митрофана Сарайского и Стефана Пермского русские были деятельными миссионерами. С расширением власти Московского государства на восток открылось широкое поле для евангелизаторской работы среди местных народностей и монголов-мусульман. Но хотя церковь никогда не переставала посылать миссионеров к язычникам, в XVII-XVIII вв. ее миссионерские усилия несколько ослабели, в частности, в связи с закрытием монастырей при Екатерине. В XIX в. миссионерская деятельность возобновилась с новой энергией и энтузиазмом: Казанская академия, открытая в 1842 г., особенно много внимания уделяла миссионерству, осуществлялась подготовка священников из местного населения. Священное Писание и литургия были переведены на многие языки. Только в Казанской губернии литургию служили на двадцати двух разных языках и диалектах. Примечательно, что один из первых лидеров миссионерского возрождения, архимандрит Макарий (Глухарев, 1792-1847), изучал исихазм и знал учеников Паисия Величковского: миссионерское возрождение уходило корнями в возрождение духовной жизни. Величайшим миссионером XIX в. был св. Иннокентий (Иоанн Вениаминов, 1797-1879), епископ Аляски, ныне почитаемый миллионами православных американцев как их главный "апостол".

 

    В области богословия Россия XIX в. порвала со своей чрезмерной зависимостью от Запада. Этим она была обязана прежде всего трудам Алексея Хомякова (1804-1860), лидера движения славянофилов и, пожалуй, первого оригинального богослова в истории Русской церкви. Сельский помещик и бывший капитан кавалерии, Хомяков принадлежал к традиции богословов-мирян, которая всегда существовала в православии. Хомяков отстаивал точку зрения, что все западное христианство, будь оно римско-католическим или протестантским, принимает одни и те же допущения и высказывает одни и те же основополагающие взгляды, в то время как православие есть нечто существенно иное. Коль скоро это так (продолжает Хомяков), православным недостаточно заимствовать их богословие с Запада, как они это делали, начиная с XVII в. Вместо того, чтобы использовать протестантские доводы против Рима и римские доводы против протестантизма, им следует обратиться к собственным первоистокам, вновь обрести исконную православную традицию, которая в своих основных чертах не является ни римско-католической, ни реформаторской, но кафолической. Как заметил друг Хомякова, Ю. Самарин, до Хомякова "наша православная школа не была в состоянии дать определение латинизму или протестантизму, так как, оторвавшись от собственной православной точки зрения, она сама разделилась надвое, и каждая из этих половинок хотя и занимала позицию, противоположную противной - латинской или протестантской, - но не могла встать над нею. Хомяков был первым, кто взглянул на латинизм и протестантизм с точки зрения Церкви, то есть с большей высоты. Вот почему он смог дать им определение". Особое внимание Хомяков уделял учению о церкви, ее единстве и авторитете, и в этой области он внес большой вклад в православное богословие.

 

    При жизни Хомяков почти не оказал влияния на богословскую мысль в академиях и семинариях, но и сюда постепенно приходило освобождение от подражания Западу. К 1900 г. русское академическое богословие находилось на подъеме. Было много богословов, историков и литургистов, глубоко сведущих в западных академических дисциплинах, однако не позволявших западным влияниям поколебать свою православную веру. Последующие за 1900-м годы стали временем значительного интеллектуального возрождения также вне богословских школ. С эпохи Петра Великого атеизм сделался обычным явлением среди русской интеллигенции, но теперь немало мыслителей разными путями возвращались к православию. Некоторые из них прежде были марксистами, например, Сергий Булгаков (1871-1944), позднее ставший священником, и Николай Бердяев (1874-1948). Оба они сыграли выдающуюся роль в жизни русской эмиграции в Париже.

 

    Если вспомнить о жизни Тихона Задонского и Серафима, об оптинских старцах и об Иоанне Кронштадтском, о миссионерской и богословской деятельности церкви в России XIX в., то станет очевидным, что нельзя огульно считать весь синодальный период эпохой упадка. Один из крупнейших историков Русской церкви профессор Карташев правильно сказал:

Угнетение было облагорожено изнутри христианским смирением. .. Русская церковь страдала под бременем режима, но она преодолела его изнутри. Она выросла, расправилась и расцвела на многих и разных путях. Таким образом, период Святейшего синода можно назвать самым блестящим и славным периодом в истории Русской церкви.

    15 августа 1917 г., при Временном правительстве (через шесть месяцев после отречения императора Николая II), в Москве открылся Всероссийский церковный собор, заседавший до сентября следующего года. Более половины делегатов собора составляли миряне (епископы и духовенство были представлены 250 делегатами, миряне - 314), но в соответствии с каноническим правом окончательное решение по сугубо религиозным вопросам выносили только епископы. Собор предложил целую программу реформ, а его главным актом стала отмена синодальной формы управления, учрежденной Петром Великим, и восстановление патриаршества. Выборы патриарха состоялись 5 ноября 1917 г. Их результатом стало избрание св. Тихона, митрополита Московского (1866-1925).

 

    Внешние события заставляли участников собора спешить. На первых его заседаниях за окнами слышались залпы большевистской артиллерии, обстреливавшей Кремль, а за два дня до избрания нового патриарха Ленин и его соратники полностью овладели Москвой. У церкви не было времени, чтобы закрепить реформы. Еще до закрытия собора летом 1918 г. его члены с ужасом узнали о жестоком убийстве большевиками св. Владимира, митрополита Киевского. Гонения начались.

 

[2]Цитир. в: Baynes and Moss, Byzantium: an Introduction, p. 385.

[3]Цитир, в: В. Pares, A History of Russia (3 ed., London 1936), р. 93.

[4]Цитир. J. Meyendorff, Une controverse sur le role social de l'Eglise. La querelle des biens ecclesiastiques au XVIe siecle en Russie, в журнале Irenikon, vol. XXIX (1956), p. 29.

[5]Православным строго воспрещено, под угрозой отлучения, становиться франкмасонами.

[6]Беседа старца Серафима с Н.А. Мотовиловым о цели христианской жизни, М., 1991, с. 22-23.

[7]История отношении Толстого с Православной церковью очень печальна. В последние годы жизни он резко нападал на церковь, и Святейший синод после некоторых колебаний подверг его отлучению (февраль 1901 г.). Когда Толстой умирал в доме смотрителя железнодорожной станции Астапово, один из оптинских старцев отправился к нему, но не был допущен членами семьи писателя.


ДВАДЦАТЫЙ ВЕК, I: ГРЕКИ И АРАБЫ

 

Церковь есть живой образ вечности во времени.

Прот. Георгий Флоровский

    Сегодняшняя Православная церковь существует в пяти различных ситуациях. Во-первых, православные живут в области Восточного Средиземноморья, где они составляют меньшинство в преимущественно мусульманском обществе. Таково, главным образом, положение четырех древних патриархатов: Константинопольского, Александрийского, Антиохийского и Иерусалимского (последний существует под мусульманским правлением в Иордании, но, конечно, не в Израиле). Во-вторых, есть две православных церкви - Греческая и Кипрская, - в которых византийского типа альянс между церковью и государством остается в силе, хотя и в ослабленном виде. В-третьих, существуют православные церкви Восточной Европы, которые до последнего времени жили под властью коммунистов и подвергались более или менее суровым преследованиям. Это самая многочисленная группа, куда входят церкви России, Сербии, Румынии, Болгарии, Грузии, Польши, Албании и Чехословакии. Она охватывает более 85 % от общего числа православных в мире. В-четвертых, есть православные общины диаспоры, живущие в западном мире и состоящие в основном из эмигрантов и их потомков, а также некоторого числа западных неофитов. Наконец, в-пятых, к православию принадлежат немногочисленные миссионерские течения, включающие общины в Восточной Африке, Японии, Корее, Китае и в других странах. Общая численность этих пяти групп достигает 110-140 млн чел., из которых примерно 50-80 млн являются более или менее активно верующими.

 

    Настоящая глава посвящена первым двум группам: грекам и арабам, живущим в мусульманском окружении, а также грекам, принадлежащим к "государственным церквам". В следующей главе будет рассматриваться положение христиан из так называемого "второго мира", живших за ныне исчезнувшим "железным занавесом". Третья глава посвящена православному "рассеянию" и нынешней миссионерской деятельности внутри православия.

 

    (I) Константинопольский патриархат в Х в. насчитывал 624 епархии; в настоящее время он сильно уменьшился в размерах. Сегодня под юрисдикцией Константинопольского патриарха находятся:

 

    1. Турция;

 

    2. Крит и двенадцать греческих островов;

 

    3. Все греки диаспоры, включая группы эмигрантов из России, Украины, Польши и Албании (о них см. главу 9);

 

    4. Гора Афон;

 

    5. Финляндия.

 

    Общая численность - около 6 млн человек, из которых более половины составляют греки, живущие в США.

 

    В начале XX в. в Турции жили около 2 млн православных греков, включая процветавшую общину в 250 тыс. человек в Константинополе (Стамбуле). Но после катастрофического поражения греческой армии в Малой Азии в 1922 г. значительное число малоазийских греков было вырезано, особенно в Смирне. Однако худшее было впереди. Согласно статье Лозаннского договора (июль 1923) состоялся "обмен населением": все православные были изгнаны из Турции, причем много тысяч их умерло по дороге во время депортации. Позволили остаться только грекам, проживавшим в Стамбуле и ближайших пригородах. Но и здесь были наложены ограничения: кроме самого патриарха, никому из православного духовенства не было позволено появляться на улице в духовных одеждах (впрочем, то же правило касалось и мусульманского клира).

 

    Положение стамбульских греков ухудшилось в пятидесятые годы в связи с реакцией Турции на развернувшееся на Кипре движение за воссоединение с Грецией (эносис). Во время страшного антигреческого (и антихристианского) погрома 6 сентября 1955 г. шестьдесят из восьмидесяти православных церквей в городе были разграблены и опустошены. Был нанесен неисчислимый ущерб собственности христиан, развернулись грабежи. Не обошлось даже без убийств. Несколько часов турецкие власти не принимали никаких мер по обузданию бунта, фактически развязав руки погромщикам. В последующие годы многие греки бежали из Стамбула, другие подверглись насильственной депортации. К началу 1990-х годов греческая община в городе сократилась до трех-четырех тысяч человек, большинство из которых составляют старики и бедняки. Издательство патриархии было закрыто турецкими властями в начале шестидесятых годов, все публикации прекращены. Знаменитая богословская школа на острове Халки близ Стамбула вынуждена была закрыться в 1971 г. Ходили даже слухи, что сам патриарх будет изгнан с турецкой земли, - но этого не произошло. Однако в восьмидесятых годах положение несколько улучшилось. Турки дали разрешение на полную реконструкцию резиденции патриарха, сгоревшей в результате несчастного случая в 1941 г., и она была вновь открыта в 1987 г. Кроме того, патриарх и епископы, чьи передвижения в течение двадцати лет строго регламентировались турками, получили позволение свободно выезжать за границу.

 

    После закрытия школы на Халки патриархат оказался в зависимости от богословских школ на Крите, Патмосе, Афоне, в Северной Америке и Австралии. В Греции Константинопольский патриархат содержит два активно действующих учреждения: Патриарший институт патриотических исследований во Влатадском монастыре в Салониках, открытый в 1968 г., который публикует исследовательский журнал "Kleronomia", и Православную академию в Гонии на Крите, тоже учрежденную в 1968 г., которая специализируется на социальных и экологических исследованиях. Под патронажем Константинопольского патриархата находится и Православный центр в Шамбези (близ Женевы, Швейцария), в частности, отвечающий за укрепление межправославных связей.

 

    Самым знаменитым патриархом, занимавшим Вселенский престол после Второй мировой войны, был патриарх Афинагор (годы правления 1948-1972). Смелый мечтатель, он особенно много внимания уделял решению двух задач: укреплению связей между православными церквами (в частности, посредством Родосских конференций) и объединению христиан всего мира. Его инициативы в этой второй сфере, и особенно его попытки сближениям Римом вызвали резкие нападки со стороны более консервативных православных в Греции и других странах. Преемник Афинагора, патриарх Диметрий (годы правления 1972-1991), приверженец мира и молитвы, многое сделал для восстановления доверия, но по существу проводил ту же политику, направленную на достижение христианского единства. Патриарх Варфоломей (избран в 1991 г., специалист по каноническому праву, учился в Риме) поддерживает тесные контакты с западными христианами.

 

    Гора Афон, главный центр православного монашества в последнем тысячелетии, является не только греческим, но и международным достоянием. Из двадцати киновийных монастырей в настоящее время семнадцать принадлежат грекам, один - русским, один - сербам и один - болгарам. В византийскую эпоху в числе этих двадцати был также грузинский монастырь. Кроме того, существовала латинская обитель, монахи которой происходили из Амальфи (Италия). Помимо киновий имеются несколько других крупных обителей и несчетное множество мелких поселений, известных под именем скитов, или келий. На Афоне живут также отшельники; многие из них обосновались на опасных кручах на южной оконечности полуострова, в хижинах или пещерах, добраться до которых возможно порой только по приставным лестницам. Таким образом, сегодня на Святой горе сосуществуют все три формы монашеской жизни: киновия, полуотшельничество и отшельничество, - возникшие в IV в. в Египте. Это впечатляющая иллюстрация непрерывности православной традиции.

 

    Период с 1914 до середины шестидесятых годов был для Афона временем упадка. Число монахов в эти годы значительно сократилось. В начале века на полуострове жили около 7500 монахов, из которых почти половину составляли русские. Один только русский монастырь св. Пантелеймона (Руссикон) насчитывал около 2 тыс. человек. Отец Амфилох, духовный наставник с Патмоса, рассказывал мне, какое впечатление на него, грека, произвело русское пение в монастыре св. Пантелеймона в 1912 г. По его словам, из всего, что он видел и слышал в жизни, оно более всего напоминало "небо на земле". Но после Первой мировой войны новые послушники не имели возможности приезжать из России, а приток монахов из числа русской эмиграции постепенно иссяк. К шестидесятым годам в Руссиконе обитали менее шестидесяти монахов. После 1945 г. также резко снизился приток послушников из Румынии, Болгарии и Сербии. В тот же период очень мало молодых греков отправлялись на Афон. В конце пятидесятых годов число монахов ежегодно сокращалось на сорок-пятьдесят человек, и в 1971 г. общая численность монашеского населения на полуострове упала до 1145 человек. Почти все они были уже стариками, и с человеческой точки зрения казалось, что у Святой горы больше нет будущего. Лишь небольшая часть монахов имела хорошее образование, и Афон в значительной мере утратил реальное духовное влияние в Греции и вообще в православии.

 

    Однако было бы ошибкой судить об Афоне или о любом другом центре монашества только по числу монахов, ибо истинным критерием является не число насельников или степень их образованности, а уровень духовной жизни. Даже в этот период она оставалась на высоте в таких обителях, как монастырь св. Дионисия, игуменом которого почти пятьдесят лет был о. Гавриил (1886-1983). Один из ныне живущих афонских монахов, о. Феоклит, написал примечательную книгу о монастырской жизни, озаглавленную "Между небом и землей" (на греч. яз., Афины, 1956) и очевидным образом свидетельствующую о том, что афонская духовность продолжает жить. Скрыто и незаметно Афон продолжал взращивать святых, аскетов и молитвенников в классических традициях православия. Одним из них был св. Силуан (1866-1938; причислен к лику святых в 1988 г.), монах Свято-Пантелеимонова монастыря: бывший крестьянин, простой и смиренный человек. Его внешняя жизнь была лишена ярких событий, но после себя он оставил глубокие размышления, поэтические по стилю и глубокие по богословскому видению, которые были подготовлены к изданию учеником Силуана архимандритом Софронием (1896-1993) и опубликованы на многих языках. Другой пример - о. Иосиф (11959 г.), грек из полуотшельнической обители Новый скит. Он собрал вокруг себя группу учеников и вместе с ними предавался noera prosevchi - "умной", или "внутренней", молитве (в частности, Иисусовой молитве). Пока Афон порождает таких людей, как св. Силуан и о. Иосиф, он неуклонно будет продолжать свое дело.

 

    Внезапно и неожиданно, после полувека внешнего упадка, в конце шестидесятых годов начинается новая глава в истории Афона. Сперва еле заметные и неуверенные, признаки возрождения к началу 1980-х годов становятся очевидными и безошибочными. Прежде всего усилился приток новых монахов. После предельно низкого уровня населения Афона в 1971 г. - всего 1145 монахов, - их количество постепенно растет и к 1990-м годам достигает примерно 1500 человек. Само по себе это увеличение может показаться не таким уж значительным улучшением. Однако более важно изменение возрастного соотношения: если в 1971 г. подавляющее большинство монахов было старше шестидесяти лет, то в 1990 г. большинство составляли монахи моложе сорока лет. Во многих монастырях произошли поистине поразительные перемены: обители, в 1971 г. тихо приходившие в упадок и населенные дюжиной немощных стариков, из которых лишь половина была способна выстаивать службы, за десять-пятнадцать лет наполнились молодыми и активными монахами, меж которых почти не видно седых бород.

 

    Гораздо важнее количества нового населения Афона его качество. Многие из новоприбывших не только высокообразованы, но и духовно одарены. Одни обладают талантом писателей, другие - духовных наставников и исповедников. Молитвенная практика на Святой горе тоже переживает обновление: если в недавнем прошлом литургические службы проходили формально, то теперь они совершаются в сосредоточении и в радости, монахи также гораздо чаще причащаются. Заметно улучшилось качество пения. При жизни одного поколения монахов Афон вновь обрел собственный голос, к которому с уважением прислушиваются за его пределами, и его деятельность вновь служит маяком и источником энергии для православия в целом.

 

    В чем причина такого поразительного преображения? Ответить непросто. Однако одним из факторов явилось, несомненно, наличие во многих монастырях игумена, обладающего духовным даром "старчества". Именно присутствие духовного отца, способного стать личным духовным руководителем, привлекало в определенные монастыри новых послушников. Среди игуменов, особо выделявшихся достоинствами gerontes, или "старцев", нужно назвать о. Василия из Ивиронского монастыря (прежде подвизавшегося в Ставроникитском монастыре), автора широко известного исследования "Гимн Вступления", о. Эмилиана из монастыря Симона Петра, о. Георгия из Григорийской обители и о. Эфраима, до недавнего времени бывшего игуменом монастыря Филотеу, ученика о. Иосифа Новоскитского.

 

    Конечно, проблемы еще остаются. Негреческие обители по-прежнему испытывают недостаток в новых насельниках, а греческие гражданские власти, вопреки духу, а порой и букве Афонского устава, всячески препятствуют прибытию послушников из Румынии и славянских стран. На полуострове случилось несколько крупных пожаров, как внутри монастырей, так и в окрестных лесах. Тишину Святой горы нарушает все более широкая сеть автодорог, все растущее число автомашин, все увеличивающийся поток посетителей (больше греков, чем иностранцев). Некоторые монахи исполнены духа узости и фанатизма, в силу чего враждебно встречают любые попытки сближения с неправославными и с чрезмерным рвением клеймят своих собратьев-православных как предателей Священного Предания. Но несмотря на все трудности, ныне для Афона пришло время надежд. Как сказал живший на Святой горе русский старец, о. Никон из Карульской обители (1875-1963), "здесь каждый камень источает молитву". И сегодня это остается верным, как и прежде.

 

    Помимо Афона, в юрисдикции Константинополя находится прославленный монастырь св. Иоанна Богослова (Евангелиста) на острове Патмос, основанный в 1088 г. св. Христодулом. Одним из наиболее выдающихся монахов нынешнего столетия здесь был о. Амфилох (1888-1970), уже широко почитаемый за святого. Самым примечательным его свойством, которое я сам так ясно помню, была его доброта и пламенное сострадание; как заметил один из его духовных детей, "он говорит языком любви". О. Амфилох придавал огромное значение Иисусовой молитве, а также уделял большое внимание вопросам экологии задолго до того, как это вошло в моду. "Кто не любит деревья, тот не любит Христа", - часто говорил он; а когда налагал епитимью на приходивших к нему на исповедь крестьян, велел им посадить два-три дерева. О. Амфилох основал на Патмосе женский Благовещенский монастырь, который сегодня насчитывает более пятидесяти монахинь, а также имеет дочерние обители на островах Родос и Калимнос.

 

    Православная Церковь Финляндии ведет начало от монахов русского Валаамского монастыря на Ладожском озере, которые проповедовали христианство языческим финским племенам Карелии в средние века. До революции финские православные находились в зависимости от Русской церкви, а в 1923 г. перешли в юрисдикцию Константинопольского патриархата, хотя Русская церковь не признавала этот факт до 1957 г. Подавляющее большинство финнов принадлежат к Лютеранской церкви, и 56 тыс. православных составляют менее 1,5 % от общего числа населения. Традиции Валаамского монастыря продолжает сегодня Нововалаамский монастырь в Хейнаавеси (центральная Финляндия). Поблизости от него располагается женская Линтульская обитель. Существует семинария в Йёнсу. Хотя многие прихожане являются членами церкви лишь номинально, есть и активное молодежное движение, участвующее в межправославных и экуменических контактах. Нынешний глава церкви Финляндии, архиепископ Иоанн (избран в 1987 г.), прежде был лютеранином; он - первый западный обращенный, ставший главой поместной православной церкви. Глубоко укорененное в русской истории и в то же время обращенное лицом к Западу финское православие призвано играть особую роль моста и посредника между "традиционно" православными странами и вновь образовавшейся православной диаспорой.

 

    (II) Александрийский патриархат был немногочисленной церковью уже с 451 г., когда большинство христианского населения Египта отвергло Халкидонский собор. Территориально он включает в себя весь Африканский континент. В начале XX в. процветающие греческие общины существовали в Каире и Александрии, но сейчас они значительно сократились из-за эмиграции. Большинство паствы проживает в Уганде и Кении, где православное христианство распространилось среди местного населения, а также в Южной Африке. Папа Парфений III (+ 1996)[2], до недавнего времени возглавлявший Александрийский патриархат, был в интеллектуальном отношении одним из самых смелых глав православных церквей и даже выступал за рукоположение женщин в священники.

 

    (III) Антиохийский патриархат имеет попечение о православной пастве Сирии и Ливана. Его численность сократилась из-за эмиграции, вызванной непрерывно тлеющей войной в Ливане, однако он имеет весьма жизнеспособную диаспору, особенно в США. Патриарх живет не в древней Антиохии (ныне находящейся на территории Турции), а в Дамаске. В 1724-1898 гг. патриарх и высшее духовенство были преимущественно греками, но сегодня церковь целиком возглавляют арабы. В начале нашего столетия Антиохийский патриархат выказывал все симптомы "спящей" церкви, но с тех пор произошло пробуждение, главным образом благодаря Движению православной молодежи (Mouvement de laJeunesse Orthodoxe), основанному в 1942 г. Это движение, которое сегодня насчитывает около 7 тыс. членов и возглавляется преимущественно мирянами, всегда ставило на первое место христианское воспитание и образование. Оно выпускает газету An-Nouru опубликовало более 120 книг. Оно также оказывает населению социальную и медицинскую помощь, ведет борьбу против бедности. Инициативы Движения православной молодежи имели особенно важное значение в годы войны в Ливане. Под эгидой ДПМ происходит возрождение монашества, как среди мужчин, так и среди женщин. Некоторые из членов движения сегодня занимают высшие посты в церковной иерархии, включая ныне действующего патриарха Игнатия IV (избран в 1979г.) и митрополита Гор Ливанских Георгия (Ходра). В 1970 г. патриархат учредил Богословскую академию св. Иоанна Дамаскина в Баламанде (близ Триполи, Ливан).

 

    (IV) Иерусалимский патриархат всегда занимал особое положение в церкви: он никогда не был многочисленным, но прежде всего выполнял функцию хранителя святых мест. Его территория совпадает с территорией Израиля и Иордании. Как и в Антиохийском патриархате, его паству составляют, в основном, арабы; сегодня ее численность равна примерно 60 тыс. человек, но, как и везде на Ближнем Востоке, постепенно сокращается за счет эмиграции. Еще до войны 1948 г. патриархат включал в себя не более 5 тыс. греков, а теперь их количество значительно уменьшилось (не более 500 чел.). Но патриархом Иерусалима по-прежнему остается грек, и братство Гроба Господня, хранитель святых мест, целиком контролируется греками. Такая ситуация порождала значительное напряжение в последние семьдесят лет. К сожалению, нынешний патриарх Диодор (избран в 1981 г.) пока не слишком успешен в поопытках разрешить внутренние проблемы патриархата.

 

    До большевистской революции заметной чертой в жизни православной Палестины был ежегодный приток русских паломников. Часто в Святой град прибывали одновременно более десяти тысяч человек. Большинство из них составляли пожилые люди, для которых это паломничество было главным событием жизни. Пройдя порой по нескольку тысяч миль через всю Россию, они садились на корабль в Крыму и пускались в плавание, чудовищно дискомфортное по сегодняшним меркам. По возможности они стремились прибыть в Иерусалим к Пасхе. Русская духовная миссия в Палестине не только брала на себя попечение о паломниках, но и осуществляла ценнейшую пастырскую работу среди православных арабов, а также содержала много школ. Естественно, после 1917 г. численность Русской миссии сократилась, однако она не исчезла совсем. До сих пор в Иерусалиме существуют три русские обители, две из которых принимают послушниц из арабок. В связи с переменами, происходящими в последнее время в России, русские паломники вновь начали появляться в Святом граде, а число греческих паломников заметно возросло в 1980-х годах.

 

    Синайская церковь, возглавляемая в настоящее время архиепископом Дамианом (избран в 1973 г.), иногда называется автокефальной. Но правильнее именовать ее автономной, так как ее глава рукополагается патриархом Иерусалима. В основном ее образует монастырь св. Екатерины, который находится у подножия Моисеевой горы на Синайском полуострове (Египет). Монахи монастыря - греки, числом около 20 человек. Они имеют пастырское попечение о христианских семьях бедуинов, живущих в регионе, и о расположенной поблизости небольшой женской обители. Монастырь св. Екатерины владеет великолепной библиотекой и уникальным собранием икон, из которых некоторые восходят к доиконоборческим временам: им удалось избежать уничтожения благодаря удаленности Синая от центра Византийской империи. С прискорбием приходится констатировать, что будущее монастыря находится под угрозой из-за планов египетского правительства по развитию туризма в этой зоне.

 

    (V) Кипрская церковь, получившая автокефалию после Эфесского собора (431), понесла тяжелые потери в ходе турецкой оккупации в 1974 г., но остается крепкой и хорошо организованной церковью. Она насчитывает около 450 приходов и 550 священников, а также 16 монастырей, в которых подвизаются более 50 монахов и 120 монахинь. (Кроме того, около 150 киприотов монашествуют на горе Афон; из двадцати монастырей три возглавляют игумены-киприоты.) В Никосии работает богословская школа. Оттоманская система, согласно которой глава церкви рассматривался как "этнарх", или гражданский лидер греческого христианского населения, сохранилась и при англичанах, установивших протекторат над островом в 1878 г. Этим объясняются двойные - церковные и гражданские - функции архиепископа Макариоса III (годы правления 1950-1977), совершенно неверно понятые британским общественным мнением в годы борьбы греков-киприотов за независимость в 1950-х годах. Те, кто видел в Макариосе просто церковного иерарха, неоправданно вмешивающегося в политику, упускал из вида, что он был наследником долговременной исторической традиции. Но его преемник, архиепископ Хризостом (избран в 1977), уже ведет себя как чисто религиозный деятель.

 

    (VI) Греческая церковь продолжает занимать центральное место в жизни страны в целом, несмотря на давление со стороны секуляризма и религиозной индифферентности в послевоенный период. В ходе переписи населения 1951 г. лишь 121 человек из 7 млн 500 тыс. назвали себя атеистами. Сегодня число людей, объявляющих себя атеистами, несомненно было бы больше, но ненамного, так как большинство греков, независимо от того, насколько активно практикуют они свою веру, все еще рассматривают православное христианство как часть своей национальной идентичности. Недавние опросы показали, что примерно 97 % населения составляют крещеные, а из них около 96,7 % принадлежат к Православной церкви. Среди неправославного христианского меньшинства преобладают римо-католики (около 45 тыс. человек), из которых примерно 2,5 тыс. человек - католики восточного обряда. В Греции также живут 120 тыс. мусульман.

 

    Связь между церковью и государством в Греции, некогда чрезвычайно тесная, сегодня неуклонно ослабевает. В наше время православное религиозное воспитание занимает меньшее место в государственных школах. В 1980-е годы правительство учредило гражданскую церемонию бракосочетания и легализовало аборты; последняя мера вызвала яростное, но безуспешное сопротивление церкви. С другой стороны, церковь завоевала гораздо большую независимость, и политики теперь меньше вмешиваются в вопросы, связанные с назначением епископов. Но что касается полного отделения церкви от государства, оно имеет в Греции мало сторонников, если вообще имеет. Духовные семинарии, призванные готовить будущих священников, по-прежнему пользуются финансовой поддержкой государства и составляют часть государственной образовательной системы, а духовные лица получают от государства заработную плату.

 

    В наше время, как и в ранней церкви, греческие епархии невелики: на 9 млн населения приходится 80 епархий (ср. с дореволюционной Россией, где на 100 млн верующих приходилось 67 епархий). Самая большая епархия объединяет не более 247 приходов, в то время как больше половины епархий насчитывают менее 100 приходов. В идеале, а порой и в реальности, греческий епископ - не далекий администратор, а доступный человек, с которым паства лично общается и к которому простые верующие ежедневно обращаются за практическим или духовным советом. Что касается внешней организации, за последние десятилетия Греческая церковь непрестанно расширялась:

 

1971

1981

1992

Приходы

7426

7477

7742

Духовенство

7176

8335

8670

Монахи

776

822

927

Монахини

1499

1971

2305

Евангельская Реформатская Семинария Украины

  • Лекции квалифицированных зарубежных преподавателей;
  • Требования, которые соответствуют западным семинарским стандартам;
  • Адаптированность лекционных и печатных материалов к нашей культуре;
  • Реалистичный учебный график;
  • Тесное сотрудничество между студентами и местными преподавателями.

Этот материал еще не обсуждался.